Дипломатия - Генри Киссинджер

Эти события наводят на довольно ироничные размышления о природе уроков истории. Соединенные Штаты вошли во Вьетнам с целью поставить преграду тому, что они считали руководимым из единого центра коммунистическим заговором, и потерпели поражение. Из этого поражения Америки Москва сделала вывод, которого так опасались сторонники «теории домино», — что историческое соотношение сил сместилось в ее пользу. В результате она попыталась осуществить экспансию в Йемен, Анголу, Эфиопию и, в конце концов, в Афганистан. Но в этом деле она поняла, что геополитические реальности точно так же применимы к коммунистическим обществам, как и к капиталистическим. Фактически, будучи менее жизненно стойким, советское общество испытало перенапряжение, породившее не катарсис, как в Америке, но распад[992].

Остается вопрос: двигались бы события в том же направлении, если бы Америка просто оставалась пассивной и предоставила исторической эволюции самой противостоять коммунистическому вызову? Или такое самоустранение дало бы импульс и убежденность в неизбежной победе коммунизма, которого было бы достаточно, чтобы задержать, а может быть, и остановить крах Советов?

Каким бы ни был чисто научный ответ, государственный деятель не может считать самоустранение принципом политики. Возможно, он обучится умерять собственную веру в свои оценки и делать поправки на погрешность. Но полагаться на неизбежность краха угрожающего противника представляет собой политику, которая не предлагает утешения миллионам непосредственных жертв и превращает принятие политических решений в опрометчивую игру интуиции.

Мучения Америки из-за Вьетнама стали дополнительным свидетельством моральных сомнений, которые сами по себе являются достойным ответом на все вопросы, касающиеся этической важности американского опыта. После сравнительно короткого промежутка времени американцы восстановили свое самоуважение в 1980-е годы. А к 1990-м годам свободные народы вновь повсюду обращаются к Америке за руководством в деле строительства совершенно нового мирового порядка. И теперь они больше всего опасаются не самоуверенного вмешательства Америки в мировые дела, но, как и раньше, ее отхода от этих дел. Именно по этой причине горечь воспоминаний об Индокитае должна послужить напоминанием нам о том, что американское единство является одновременно и долгом перед миром, и надеждой мира.

Для Никсона мучительный процесс избавления Америки от Вьетнама в итоге стал проблемой сохранения положения Америки в мире. Но даже если бы и не было такого очищающего хождения по мукам, на повестке все равно стояла бы важная переоценка характера американской внешней политики, так как период почти абсолютного превосходства Америки на мировой арене подходил к концу. Ядерное превосходство США подрывалось, а экономическому превосходству бросали вызов динамично развивающиеся Европа и Япония, каждая из которых была в свое время восстановлена при помощи американских ресурсов и находилась под защитой американских гарантий безопасности. В конце концов, Вьетнам означал, что настало время пересмотреть роль Америки в отношении развивающихся стран и найти какую-то приемлемую платформу между самоустранением и перенапряжением.

На другой стороне книги балансового учета для американской дипломатии открывались новые возможности, поскольку появились серьезные трещины в том, что на протяжении холодной войны выглядело как коммунистический монолит. Сделанные Хрущевым в 1956 году разоблачения зверств сталинского правления и советское вторжение в Чехословакию в 1968 году ослабили идеологическую привлекательность коммунизма для остальных районов мира. Важнее всего то, что раскол между Китаем и Советским Союзом подрывал претензии Москвы на лидерство над всем коммунистическим движением. Все эти события предполагали возникновение пространства для дипломатического маневра.

В течение 20 лет вильсонианский идеализм позволял американским руководителям осуществлять свою глобальную роль с миссионерским рвением. Но Америка конца 1960-х годов — оказавшаяся в тупике Индокитая и разрываемая внутренними конфликтами — требовала более сложного и уточненного определения своей международной деятельности. Вильсон руководил страной, которая была новичком в международных делах, но была уверена в своей способности заниматься любой проблемой вплоть до ее окончательного решения. Никсон получил в наследство охваченное разочарованием общество, будущее которого зависело от способности обрисовать для себя достижимые долгосрочные цели и сохранять эти цели, даже перед лицом всех невзгод, не поддаваясь никаким сомнениям.

Ричард Милхауз Никсон унаследовал страну, находившуюся в состоянии, близком к гражданской войне. Относясь с глубочайшей подозрительностью к истэблишменту, правящей касте, и, соответственно, став объектом недоверия со стороны множества его представителей, он тем не менее твердо придерживался убеждения, что ведущая демократическая страна мира не может ни отказаться от лежавшей на ней ответственности, ни уйти от предначертанной ей судьбы. Немногие президенты были столь сложными личностями, как Никсон: застенчивый, но решительный; неуверенный в себе, но непоколебимый; не доверяющий интеллектуалам, но в глубине души склонный к раздумьям; нередко безапелляционный в своих заявлениях, но терпеливый и дальновидный в своем стратегическом планировании. Никсон оказался в положении руководителя, вынужденного вести Америку в переходный период от доминирования к лидерству. Зачастую не очень щедрый в своих заявлениях и неспособный излучать личное обаяние, Никсон тем не менее сдал при самых трудных обстоятельствах тяжелейший экзамен на лидерство, переместив свое общество из уже известного мира в мир, до того времени никому не ведомый.

Ни один из американских президентов не обладал бо́льшими познаниями в международных делах. Никто из них, за исключением Теодора Рузвельта, так часто не ездил за границу и не проявлял столь неподдельного интереса к пониманию точек зрения других руководителей. Никсон не занимался систематическим изучением истории, как это делали Черчилль и де Голль. Он просто выучил достаточный минимум о прошлом страны, чтобы вобрать в себя азы знаний, относящихся к тем или иным обстоятельствам, — а часто даже и таких знаний не было. И тем не менее он обладал невероятными способностями схватить самую суть политического динамизма той или иной страны, привлекшей его внимание. А его понимание геополитических реалий было поистине замечательным. На проведение им внутренней политики временами оказывали негативное воздействие амбициозность и личная неуверенность. Но когда дело доходило до внешней политики, его могучий аналитический ум и исключительная геополитическая интуиция были всегда твердо сфокусированы на американском интересе.

Никсон не признавал вильсонианских прописных истин относительно естественной доброты человека и присущей гармонии во взаимоотношениях между странами, поддерживаемой при помощи коллективной безопасности. Вильсону мир представлялся как неуклонно шагающий в направлении к миру и демократии; миссия Америки в этом мире заключалась в помощи на этом неизбежном пути. Для Никсона весь наш мир делился на друзей и антагонистов; он выделял арены сотрудничества и районы конфликтующих интересов. В представлении Никсона мир и гармония не были естественным порядком вещей, они были лишь временными оазисами в опасном мире, в котором стабильность можно было бы сохранить лишь неустанными усилиями.