Дипломатия - Генри Киссинджер

Мирное соглашение не могло претвориться в жизнь само собой, как, впрочем, и ни одно такого рода соглашение. Северный Вьетнам по-прежнему нацеливался на объединение Вьетнама под его руководством, и клочок бумаги, подписанный в Париже, не в состоянии был повлиять на долговременные цели Ханоя. Парижские соглашения выводили Соединенные Штаты из непосредственного участия в военном конфликте во Вьетнаме, но отпущенный Южному Вьетнаму шанс зависел от американской поддержки. Конгресс обязан был решать, стоит ли продолжать проводить в Индокитае политику в рамках стратегии сдерживания уже после ухода американских войск. И он отклонил это решение.

Даже экономическое содействие Южному Вьетнаму осуществлялось с перебоями. В 1972 году конгресс проголосовал за оказание помощи на сумму в 2 миллиарда долларов, в 1973 году эта сумма была уменьшена до 1,4 миллиарда долларов, а в 1974 году произошло сокращение наполовину, хотя цены на нефть выросли в четыре раза. В 1975 году конгресс обсуждал выделение окончательного ассигнования в размере 600 миллионов долларов. Финансирование Камбоджи было сокращено полностью под предлогом сохранения человеческих жизней — эвфемизм оставления страны на произвол судьбы и мрачная шутка в свете последовавшего затем геноцида. В 1975 году Камбоджа и Южный Вьетнам с интервалом в две недели были захвачены коммунистами, что положило конец американским, но не индокитайским душевным мукам.

Американский идеализм, в значительной степени вдохновивший создание послевоенного мирового порядка, победил себя своим же собственным оружием. Четыре президента считали Вьетнам жизненно важным для американской безопасности. Два президента от различных партий отождествляли честь Америки с верностью слову, данному тем, кто на нее положился. Никсон выиграл выборы 1972 года с подавляющим перевесом голосов именно на основе подобных утверждений. В классической американской манере обе стороны, участвовавшие в дебатах по Вьетнаму, воспринимали свои цели и задачи как моральные абсолютные принципы и никогда не искали средств для преодоления пропасти между ними.

Даже по прошествии 20 лет американские открытые обсуждения на эту тему так и не обрели объективной перспективы, и стороны скорее готовы перекладывать вину друг на друга, чем учиться на опыте. Победа коммунистов быстро разрешила один из вечных споров вьетнамской эры — был или нет призрак неминуемой кровавой бойни после захвата власти коммунистами выдумкой политиков, искавших предлог для продолжения войны.

В Камбодже геноцид действительно имел место. Новые правители уничтожили по меньшей мере 15 процентов своего населения. Во Вьетнаме страдания были не такими страшными. И тем не менее сотни тысяч южновьетнамцев были согнаны в «лагеря перевоспитания», другими словами, в концентрационные лагеря. В начале 1977 года коммунистические власти признавали наличие 50 тысяч политических заключенных, хотя большинство независимых наблюдателей утверждает, что подлинная цифра приближается к 200 тысячам[990]. Что же касается так называемого Фронта национального освобождения Южного Вьетнама (ФНО), который на протяжении целого десятилетия рекламировался на Западе чуть ли не как предполагаемое украшение коалиционного демократического правительства, то победившие северные вьетнамцы четко дали понять, что их истинные планы не имеют к этому никакого отношения. В 1969 году ФНО был реорганизован в так называемое Временное революционное правительство Республики Южный Вьетнам, или ВРП. В июне 1975 года, через два месяца после падения Сайгона, на заседании «кабинета» ВРП было принято решение о восстановлении в ограниченном масштабе банковской системы Южного Вьетнама. Были учреждены консультативные комитеты для помощи в управлении страной, в которые вошло несколько некоммунистических политических деятелей, находившихся в оппозиции к Нгуен Ван Тхиеу. ВРП установило дипломатические отношения с 82 странами.

Однако Ханою меньше всего хотелось бы иметь независимый Южный Вьетнам, пусть даже коммунистический; поползновения в сторону «титоизма», некоей «югославской модели», будут пресечены в зародыше. Решение «кабинета» было немедленно аннулировано, консультативные комитеты не играли никакой роли, а послы ВРП никогда не были направлены за границу. Правительство Южного Вьетнама оставалось в руках местных военных комитетов, управлявшихся северовьетнамской коммунистической партией и военными властями. К июню 1975 года ханойское руководство и пресса начали информационную кампанию, призывающую к скорейшему объединению страны — то есть официальной аннексии Юга, — которое и было завершено в течение года[991].

Хотя в строгом смысле этого слова единственными выпавшими костяшками домино оказались Камбоджа и Лаос, антизападные революционеры во множестве других районов земного шара несколько осмелели. Сомнительно, пошел бы Кастро на интервенцию в Анголе или Советский Союз в Эфиопии, если бы не было такого ощущения, что Америка потерпела крах в Индокитае, оказалась деморализована «Уотергейтом» и не ушла бы после этого в себя. Одновременно с достаточным основанием выдвигалось утверждение о том, что, если бы Южный Вьетнам пал в начале 1960-х годов, то заранее продуманный коммунистический переворот в Индонезии, почти удавшийся в 1965 году, мог бы привести к свержению правительства и породить еще одну стратегическую катастрофу.

Во всяком случае, Америка заплатила за свою авантюру во Вьетнаме такую цену, которая была несоизмерима с любыми мыслимыми выгодами. Совершенно ясно, что такая крупная ставка на достижение весьма туманно очерченных целей была ошибочной. Америка оказалась вовлеченной в войну в первую очередь потому, что буквально применила постулаты своей удачной европейской политики к региону с совершенно иной политической и социально-экономической ситуацией. Вильсонианский идеализм исключал необходимость учета культурных различий, в то время как теория коллективной безопасности утверждала, что поскольку безопасность неделима, то вся ткань единого международного порядка распустится, если выдернется хотя бы одна нить из нее.

Будучи слишком идеалистичной, чтобы строить собственную политику, исходя из национального интереса, и слишком зацикленной на требованиях, предъявляемых войной всеобщего характера к стратегической доктрине, Америка оказалась не в состоянии справиться с незнакомой стратегической проблемой, в которой переплелись политические и военные цели. Пропитанная верой в универсальную привлекательность собственных ценностей, Америка во многом недооценила препятствия, стоящие на пути демократизации общества, сформированного конфуцианством, и среди народа, который сражался за политическое самосознание, находясь в эпицентре удара внешних сил.