Проживи мою жизнь - Терри Блик

Поль откашлялся и снова притянул Софи к себе, чтобы только не смотреть в ясную осеннюю пронзительность. От всколыхнувшегося чувства вины во рту появилась горечь, и Верлен приткнул бокал с последними каплями коньяка на широкую дубовую столешницу, удобно стоявшую по левую руку возле дивана. Понимая, что жена будет ждать ответа, раз уж об этом впервые зашла речь, он глубоко втянул в себя воздух и тихо сказал:

– Они невероятно похожи внешне. Я никогда не думал, что дети могут так точно повторить одного из родителей. А во многом – и по характеру. Эстер тогда было девятнадцать. Официантка, жаждущая стать королевой.

Он замолк и поёжился от удара памяти о встрече, след от которой остался на всю жизнь. Он тогда отбросил с лица пронизанную мельчайшими брызгами дождя волну листопада и замер при виде золотистого чуда – Эстер… Казалось, что сад Тюильри, где он стоял в ожидании очередного делового партнёра, качнулся, и его обожгло затухающее пламя листьев.

Поль встал, с силой потёр лицо:

– Эстер была безудержна. И оказалась жестока. Это как… морок, как наваждение. Я… я никогда не был готов к её колдовству. Я предал вас обеих.

В гостиной стало очень тихо, только в смолистом запахе поленьев легчайшим дуновением растворялось её – и его – изумление от этой трепетной лёгкости признания. Софи кивнула головой. Вспомнила, словно это произошло вчера: кормила грудью семимесячного Августа, когда зазвонил телефон: «Меня зовут Эстер. Я родила от Вашего мужа дочь. Мне она не нужна, как и не нужен теперь Ваш трусливый муж». Незнакомка ледяным голосом назвала адрес, где находилась девочка, и отключилась. Вспомнила, как долго сидела, непонимающе глядя на сына и сжимая трубку в окостеневшей руке. Вспомнила, как ровным голосом сообщила Полю, потребовала удочерить ребёнка и хранить её происхождение в тайне. Но все маятные сны, горестный шёпот в подушку, ошеломление от коварства – с годами всё стекло в бездну, и она нашла в себе силы простить его. И сейчас говорить об Эстер было несоизмеримо легче, чем о Марте.

Вспугнув тишину, упал вопрос:

– Так ты нашёл её?

Верлен подошёл, сел в кресло напротив, наклонился, сцепив костистые, сухие руки с длинными пальцами перед собой, прямо взглянул на жену:

– Да. Нашёл.

Софи не вздрогнула, не отвела взгляд:

– И? она виделась с Мартой?

Поль каким-то надсаженным голосом выдавил:

– Ей совершенно неинтересно. Она вообще не хотела меня видеть. Когда я сказал, что пришёл поговорить о Марте, Эстер даже не дослушала. «Мне плевать, если у тебя проблемы с твоей дочерью. Во всём виноват ты один. Я не собираюсь с ней знакомиться. Ничего не хочу о ней знать».

Софи помолчала, потом уточнила:

– То есть, ты думаешь, она непричастна?

Верлен неуверенно пожал плечами:

– Эстер живёт в Лондоне уже двадцать три года. У неё двое детей, взрослые парни. Муж в палате лордов. У неё есть всё, чего она тогда хотела. И теперь она совсем другая. Холодная. Чопорная. Не думаю, что она причастна… И она права. Во всём виноват только я.

Софи вздохнула, накрывая ладонью сцепленные до белизны пальцы мужа:

– Несмотря ни на что, Марта – твоя дочь. И что бы ты ни сделал в прошлом, я знаю, что ты всё равно любишь её. Это вряд ли возможно, но – попробуй простить себя. Тебе придётся принять как должное, что наши дети выросли, у них свои дороги, как бы ты ни спорил, убеждал, грозился… Люди утверждают, что помнить самое хорошее – самое страшное. Потому что оно уже не вернётся. Потому что, когда тебя покидают навсегда, ты перестаёшь спать и начинаешь умирать вместе с теми, кто ушёл. Они неправы. Ты плохо спишь, Поль, а ты нужен мне. Просто подумай об этом, когда будешь отбиваться от воспоминаний.

Ночь получилась скомканной и отрывистой. Майя доехала до дома ближе к часу, и вместо того, чтобы после душа лечь спать, долго сидела, опираясь спиной на стенной выступ, в который встроено панорамное окно, потягивала сухое Grand Bateau Rouge, катая на языке приправленную специями виноградную смесь, вдыхала витающий тончайший аромат смородины, вишни и столетнего дуба, думала нескладно, щурилась, смотрела на расстилающийся под ногами никогда не засыпающий Петербург.

Думала о скале, нависающей над клубящимся морем, по пояс погружённой в пенное марево, об изрезанных валунами бухтах, птицах, листающих грозовое небо, как древний пергамент. Хотелось оказаться там, в суровом и строгом одиночестве, остыть и перестать, наконец, думать. События прошедших недель казались цепочкой костров, выложенных вокруг ледяной скульптуры. И чем больше их, тем сильнее ощущалось, что внутри что-то, давно и насовсем замершее, начинает оттаивать, и пробивает жарко-ознобная дрожь, и основание ледяного великана уже не такое прочное, и вся эта фигура грозится рухнуть, расколоться на шуршащие, острые льдинки, и совершенно непонятно, что же останется. И страшнее всего мысль, что за этим льдом ничего нет.

Бродили несвязные мысли о причинах и следствиях, о правилах и запретах. Почему всё-таки отец так настаивает на своём и совершенно не делится даже реестрами тех, кого проверяет? Что это может значить? Он ей не доверяет? Возможно, в материалах расследования, которое он ведёт, есть какие-то тайны, с которыми она не сможет смириться. Тогда он думает, что его дочь, руководитель службы безопасности, имеет право знать только определённую дозу информации. Или же отец, несмотря на должность, всё ещё считает её несмышлёнышем, неспособным аккуратно обращаться с попавшими в руки сведениями. Возможно, не хочет давать ей в руки это оружие, способное уничтожать не хуже огнестрельного. Как узнать? Но ведь раньше даже и мысли не возникало, что подобное утаивание может привести к непредсказуемым последствиям.

И сама она тоже хороша: её команда не может установить взломщика, прошляпили прорыв. Да что такое с ней творится? Где её внимательность и осторожность? Промахи и проколы в работе недопустимы. Нужно собраться и ещё раз, скрупулёзно, с холодным рассудком просмотреть все имеющиеся данные по делу Марты. Попробовать переговорить с Шамбленом, попросить его более глубоко покопаться в прошлом и настоящем Дианы, Солодова, Кости, Володи и кто там ещё крутился у Марты дома… Хорошо бы выяснить, где находится мать Марты и кто она вообще такая. Но это нужно спрашивать у отца. Зная категоричность старшего Верлена по поводу установленных им правил игры – каждый знает только то, что отец считает нужным и достаточным, – вряд ли он будет их менять только лишь потому, что Майя, наконец, дошла до того, что ограниченного доступа ей недостаточно.

В полный рост встаёт вопрос, как связаны Диана и Солодов? Насколько тёплые у них отношения? Все эти танцы, конечно, хорошо, но только с людьми из этой сферы совсем трудно, они – за пределами стандартной конфигурации клиентов. Тут существуют свои условности, весьма отличные от обычной жизни, и вряд ли можно в лоб спросить «ты с ним спишь или просто дружишь?» Надо перебрать фотографии, посмотреть, как они стоят, как смотрят друг на друга, прикинуть, что может их связывать. И исподволь, мягко вывести Диану на то, чтобы она сама выдала все ответы.