Проживи мою жизнь - Терри Блик

– Этические проблемы решать будем потом. В любом случае, тебе нужно будет поставить его в известность. Будет хуже, если отец узнает всё сам. Тогда тебе точно головы не сносить.

Заместитель кивнул, покатал желваки на скулах. Потом ещё раз кивнул и усмешливо брякнул:

– Я сегодня – китайский болванчик, киваю да киваю. Ну что, с чего начнём?

Майя поёжилась от внезапного озноба, разложила перед замом веер фотографий, постучала по ним карандашом:

– Прежде всего – сбор первички. Тебе достаются Константин, Владимир и любовницы нашей танцовщицы. Привлекай Костякова, пусть перетряхнёт имеющиеся базы, пошарится по сетям, кто они, откуда, какие доходы, какие проблемы. Не мне тебя учить. А Солодовым мне придётся заняться самой. Поговорю с Августом, осторожно выясню, откуда он взял этого типа. Начнём собирать на всех досье с самого начала. Да, и пробей, пожалуйста, как мы можем получить все копии протоколов их допросов. Можем купить, конечно, но надо ли? Выясни, в общем.

Анри кивнул, забрал фотографии и вышел: работы много, и она вся, мягко говоря, дополнительная.

Майя усилием воли задвинула подальше желание немедленно поехать к брату и погрузилась в отчёты, аналитику, данные и графики, время от времени бросая хищный взгляд на неподвижную точку «Фиата» в планшете.

* * *

После обеда машина Дианы двинулась по улицам Петербурга, останавливаясь в разных точках – гостиницы, вокзалы, скверы: скорее всего, идёт широкое русское прощание с зарубежными гостями. Верлен поглядывала на экран, осаживала себя, подлавливая на мысли, что после увиденного и пережитого вчера ей не просто нужно, ей хочется поездить и понаблюдать, как танцовщица вписывается в реальный мир. Почему-то казалось, что такое танго не может не изменять того, кто его не просто танцует, но – создаёт, творит, играет, живёт им.

Размышляла: «Всю жизнь только и занимаюсь, что рассматриваю чужие секреты под увеличительным стеклом. Но никогда прежде они меня не задевали, не были интересны. Только с точки зрения влияния на дело, на благонадёжность. Но здесь? Мне хочется подсмотреть эту диковинную, таинственную, удивительную чужую жизнь. Попытаться уловить мельчайшие детали, преображающие танцующих людей. Марта говорила, что танго – это страсть, свобода, квинтэссенция красоты, это – то самое настоящее, которое ты проживаешь только здесь и только сейчас.

Но что-то же от этой игры в жизнь (или от собственно жизни?) остаётся? Не может же быть, что творящие красоту за пределами танго такие же мелочные, гнусные стервятники, бьющие коленом в пах и кулаком под дых, и хорошо, если не толпой? Или – может? Как узнать, что случается с такими людьми, кто впускает в себя ветер, даёт ему разворотить тонкие рёберные стенки и дарит всем обжигающие струйки запредельной любви?».

Устав от скачущих образов и вопросов, подтянула к себе телефон. Покрутила его, выкопала из электронных мозгов номер Макса, решительно нажала вызов. Гудок, ещё, три, четыре … На пятом отозвался мягкий, тёплый, обволакивающий голос:

– Привет, красавица! Соскучилась?

Майя откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза, ответила:

– Привет, Макс. Давно вернулся?

– Да уж четыре дня.

– А почему не позвонил?

Макс хмыкнул:

– Ты тоже не позвонила. Хочешь, встретимся?

Майя вдруг почувствовала секундную неловкость, но отбросила её:

– Поедем, Макс, поужинаем где-нибудь? Часов в девять ты свободен?

– Я для тебя всегда свободен, даже если чертовски занят.

По правилам их общения, Майе нужно было сейчас согласиться с его благородством и поблагодарить за готовность пожертвовать делами, но именно сегодня ей не хотелось подыгрывать. Поэтому ответила просто и сдержанно:

– Если ты занят, то можем отложить.

Макс, не услышав обычной поддержки, перестал вальяжничать и тоже обычным, не идеально-сексуальным голосом спросил:

– Где тебя забрать и куда ты хочешь поехать?

– Забрать возле дома. А поехать… Может быть, куда-нибудь за город? Или можем просто поужинать у тебя в Павловске.

– То есть ты останешься, правильно?

Майя представила его сильное, тёплое, уютное тело, вспоминая, как давно они сидели просто в обнимку перед телевизором или камином, и кивнула головой. Потом, спохватившись, что Макс её не видит, сказала:

– Да, я останусь. И я согласна даже на пиццу.

То есть, по их сигнальному коду, ужин её не особо интересует, а нужно то, что случается после. Или – вместо. Макс взоржал в трубку молодым жеребцом и отключился.

* * *

Часы показывали 19:40, когда Верлен выдралась из вороха бумаг, разбросанных по полу. Сообразив, что до встречи остаётся меньше полутора часов, свернула длиннющие отчёты в рулон, положила в стол, чтобы не смущать уборщицу, торопливо подхватила телефон и сумку и выметнулась за дверь. Почти пробегая по лестнице и вестибюлю, торопливо попрощалась с охраной, домчалась до машины, уронила ключи, подобрала, опять уронила. Чертыхнулась, остановилась, запустила длинные пальцы в растрёпанные кудри и подняла глаза в наливающееся розовато-сиреневыми сумерками вечернее небо: «Куда спешу? От чего убегаю? Я что, волнуюсь?»

Уже спокойнее подняла ключи, открыла замок, бросила сумку с телефоном на пассажирское сиденье, выехала со стоянки, стараясь дышать глубоко и размеренно. Дома прикрыла за собой дверь, прислонилась к ней спиной и отрешённо оглядела своё пространство: «Почему я всегда встречаюсь с Максом на его территории? Я никогда и никого не приглашала к себе в гости. Даже братья, и те у меня не были. Только спецы, которые ставили всякие электронные примочки, и всё. Как же так вышло, что я совсем отгородилась от мира? Да, в общем-то, никто до сих пор не напрашивался… Ну и ладно. Иди-ка ты в душ, времени много…».

Пока стояла под горячими струями, смывая рабочий день, сушила кудри, заново подкрашивала глаза, пока переодевалась в жемчужно-серую шёлковую рубашку и лёгкие чёрные брюки, всё пыталась понять: «Почему? Почему я не понимала раньше всего этого опустошённого одиночества? Будто живёшь в постоянном межсезонье, ни зима тебе, ни лето, ничто не трогает, ничто не завораживает. Как брошенная лодка в огромной пустой заводи, качаюсь, бессмысленно кручусь, когда попадаю на бьющие снизу ключи. Так же внезапно меня выносит на плёс, но никто, никто не подъедет, не зацепит, не увезёт к пристани, не даст имя, не привяжет канатом, не укрепит борта, не просмолит рассохшиеся стыки, чтобы не попадала и не топила тоской и тягучим раздражением чёрная вода, покрывшая выжженную пустошь… Так а хочу ли я этого? Неба, сливающегося с океаном? Июльской грозы? Горячего хлеба и надёжных рук? Или всё же стремлюсь остаться ничейным сердцем, совершенным, но неприкаянным? Всегда – ничейной?».

Бросила взгляд на монитор у дверей: на стоянке уже красовался любимый Максов пурпурный Bentley Continental. Верх опущен, из открытого окна виднеется загорелый локоть. Пора спускаться. Макс Ветров, конечно, щёголь и бесёнок, несмотря на то, что ему через три месяца исполняется сорок лет. Родители, вообще-то в прошлом глубоко партийные функционеры, зачем-то назвали сына Максимилианом. Друзья его называли Максом, партнёры – Максом Игоревичем, а подчинённые женщины всех возрастов с обожанием и придыханием величали по имени-отчеству: Максимилиан Игоревич.