Проживи мою жизнь - Терри Блик

Четыре дня упоения красотой вперемешку с организационными истериками, исчезающими водителями, теряющимися в городе и появляющимися в самых непредсказуемых местах гостями, неожиданными встречами, сорванными голосами и шальными ночами.

В тесных милонгах (даже не верится, что в этом году пришло так много людей, знакомых и незнакомых, но отличающихся одним – безбашенным и невесомым от танго взглядом), на сольных номерах и мастер-классах Диана краем сердца ловила себя на том, что всё так же, несмотря ни на что, мечтает оказаться в золотистом луче пристального взора Верлен.

Наступил финал фестиваля. Духота июньского вечера сменилась моросящей прохладой, пространство откупленного на всю ночь громадного танго-зала переливалось и гудело, пары встречались и расходились, по краям паркета стояли разношёрстные группки и охотящиеся за партнёрами одиночки. Перед милонгой – номер Орловой и Вешняковой, «Танго теней», завершающий аккорд сольных выступлений. Уже вступили скрипки, пробуждая первые такты, когда в дальнем ряду показалась Майя, высокая, летящая, пронзительно одинокая. Диана почувствовала себя дымом, растворяющимся, тянущимся и обвивающим гибкое желанное тело, и не Ирину видела перед собой, не к ней тянулась и не от неё уходила.

И вдоль мелодии – рвущая душу история:

– Только не опускай глаз, смотри, это для тебя.

И снова вокруг – лица, кисти, и плавно толкает паркет под левый каблук и – в ключицу, сводя разворот на нет. За выставленным экраном из тонкого светлого льна свивается тенью не пара – волна, и ещё раз – волна. Сорвавшимся в страсти кинжалом летит к оголённым плечам рука, словно жаркое жало, но падает вниз, не достав. Едва посягнув бризом тонким на пенного кружева грудь, склоняется чёлка к ладони, к браслету-запястью: забудь. И острые чёрные тени в изломанном, терпком огне рождают желание плена лишь лёгким касаньем колен.

Вынырнула, вдохнула запалёнными лёгкими тягучий воздух зала, с которым не справлялись даже кондиционеры, снова посмотрела на примеченное место – Верлен там не было. Заметалась по рядам плотно стоящих восхищённых зрителей – нет. Ушла… Накрыло солёное безумие, блеснуло каплей, исчезло влажным следом в перчатке, обнимающей длинные пальцы, в которых нервным стаккато бился бешеный пульс.

Орлова не спеша обошла по внешнему кругу зал, подхватила тонкий, сверкающий рубиново-терпкими стенками бокал вина, пригубила, подержала во рту, утешаясь мгновением памяти. Допила, поставила, подхватила другой, вожделея печати горячечного поцелуя и мысленно злясь на себя: «Что ж ты делаешь… Пьёшь, будто жгучие капли вина пристыдят твоё тело, вернут золотое круженье. Что ж ты делаешь? Врёшь. Ты беспутна, упряма, горда. Мир становится серым. И бьют в зеркалах отраженья. Что ж мы делаем? Стыд от задумчиво-нежных ресниц, от ликующих пальцев, обжёгших упрямые скулы. Что ж мы делаем… Миг, разрывающий кольца границ. Задохнувшимся танцем спугнула тебя. Оттолкнула».

Взвинченная, кружила, кружила, меняя партнёрш и партнёров, ведя и оберегая, подчиняясь и не открывая глаз. Вернувшись домой в семь утра, захлопнув дверь, едва найдя в себе силы раздеться, провалилась в сон, и во сне видела всё то же: мелькнула узкая рука, полупрозрачная в ослепительном луче падающего света, отклонились ровные, королевские плечи, упруго отталкиваясь от воздуха, соприкоснулись гибкие бёдра – и рушились, рушились между ними водопадами цветного дождя растрепленные ветром грозовые облака…

* * *

Исследование обстоятельств в Екатеринбурге голодным драконом сожрало пять дней. Майя чувствовала, что катастрофически не успевает ни к началу фестиваля, ни даже к его середине. И нельзя было бросать работу и лететь в Петербург: они с Анри тянули за разные, совсем тонкие ниточки, и в итоге обязаны были выйти на причину случившегося. Данное отцу обещание разобраться и доложить связывало по рукам и ногам. Тем более что вот этот эпизод – день настоящий, реальная угроза банку, тогда как хождение по фестивальным представлениям – просто попытка ухватить за хвост вчерашний ветер.

Верлен отчётливо понимала это и всё равно злилась: иногда ей казалось, что père сам заказал вирусную атаку и услал её на Урал исключительно из-за того, чтобы выдернуть из самовольного расследования. Ведь он ясно видел, что наблюдение не дало ничего, кроме недопустимой, с его точки зрения, траты времени и денег. Утверждение Майи, что личное присутствие на фестивале и неофициальное знакомство, попытка, не вызывая подозрений, проникнуть в мир сестры, понять, кто находился рядом, кто мог таить зло, могут стать единственным ключиком к жизни Марты, не значили для отца ровным счётом ничего.

Мысленно обвиняя отца, Верлен боролась с душившей её сердитой тревогой: «Если бы ты был честен с Мартой, с нами, если бы она знала о том, как появилась на свет, если бы ты не отвергал её, может, всё не закончилось бы так, как закончилось. Почему ты не хочешь, чтобы я сделала хотя бы попытку добраться до убийцы, ведь у тебя же тоже не получается? Ведь ты же не покрываешь никого, ведь так?».

Майя думала об этом в те редкие минуты, когда отвлекалась от простыней распечатанных звонков, сотен фотографий, стопок сведений из всевозможных источников. В ноутбуке в скайпе то и дело появлялся тоже жутко невысыпавшийся Костяков, обставленный десятком мониторов, клацающий по клавиатуре и выясняющий всё новые подробности.

Под конец совместными усилиями всё-таки удалось свести воедино детали, и картинка сложилась довольно интересная.

Виктор Брюшков, начальник службы безопасности, хмурый, неразговорчивый пятидесятилетний мужик с тремя высшими образованиями, в совершенстве владеющий техниками проверок клиентов и сотрудников, знающий о каждом, кто работает в банке, невероятное количество секретов, оказался абсолютно чист.

Сложнее обстояло дело с Евой (Майю внутри передёрнуло – она почему-то терпеть не могла это имя) Леоновой, длинноногой, двадцатипятилетней, внешностью – как из мужского журнала для взрослых, с каким-то одуванчиковым цветом волос и вожделеющей туманностью взгляда. Выяснилось, что на работу её пристроил заместитель директора филиала Матвей Чагов, который, судя по представленным Брюшковым фотографиям, с этой девицей имел весьма близкие отношения, несмотря на двадцатилетний брак и двух детей-подростков.

Не то чтобы Верлен не одобряла внебрачные связи, но такое откровенное «имение» в банке всегда доступной любовницы её коробило. Но не в этом суть. Леонова, к сожалению, абсолютно игнорировала все требования безопасности. Каким образом ей удалось уговорить системного администратора открывать общий порт выхода в мировую сеть, можно было догадываться, а можно было посмотреть очередную серию «картинок от Брюшкова». Ладно, здесь тоже понятно.

Хуже было то обстоятельство, что на этот компьютер через общий порт был открыт доступ удалённому серверу, с которого была внедрена программа включения системного блока по определённому коду в заранее установленное время. И самое подозрительное было то, что сервер этот находился в Париже и присоединялся к банковскому через множество анонимных портов. Костяков попытался установить последовательность оборудования, с которого велось управление, однако на пятом переходе след терялся. Местонахождение конечного компьютера установить не удалось.