Здесь и сейчас - Энн Брашерс

Итан берет следующий воскресный номер газеты:

— Мне даже как-то боязно туда заглядывать. Догадываешься почему?

— Думаю, да.

Слышу шум проезжающих машин за окном, и холодок пробегает по спине.

— Ты знаешь, какую власть этот листок бумаги может дать тебе? — спрашивает он.

— Да. Особенно если все, что там написано, верно.

— А почему нет? Ты сама только что сказала, что это снимок истории.

— Ну да. Но ведь только один снимок и одной истории.

На лице Итана появляется тревожное выражение. Он понимает, к чему я клоню.

— В этой газете есть кое-что более важное, чем котировки акций, количество забитых голов на чемпионате по футболу и отчеты о событиях в этот день, — говорю я.

— Что именно?

— Если обнаружится несовпадение между тем, что происходит, и тем, что написано в газете, мы сможем понять, есть ли какой-то эффект от наших действий.

* * *

— А это что, как думаешь? — Итан протягивает мне красную папку.

Открываю. Внутри пачка неподшитых листков, на каждом фотография человека, печатный текст с информацией, по большей части медицинского содержания, и какие-то пометки, сделанные от руки. На верхнем листке стоит имя: «Тереза Хант. Родилась в 1981 году». Мне трудно читать мелкий шрифт, но глаза сразу натыкаются на примечание; оно обведено красным карандашом: «Пациент № 1».

Следующий листок — мальчик, три года, зовут Джейсон Хант. Догадываюсь, что это сын Терезы. «Пациент № 2», — гласит примечание.

Ну и еще где-то десяток с лишним листков с аналогичной информацией. Не все обозначены особым номером, но каждый, очевидно, имеет отношение к той же программе. Кто эти люди? Чем они больны? Живы ли они?

— Кажется, папа пытался проследить историю возникновения эпидемии. Правда, я не совсем уверена. — Я переворачиваю последний листок. — Не думала, что первые признаки чумы появились так рано, хотя почему нет? Вполне возможно. Какие-нибудь предвестники или что-то в этом роде.

Я знаю, что вирус неоднократно мутировал и с каждым разом становился все опасней. В самом начале зараза распространялась довольно медленно, как бы неохотно, но в конце концов вирус стал переноситься комарами. Один укус — и готово. Но с Итаном подробно обсуждать это еще рано, я не готова.

Кладу папку в рюкзачок, чтобы изучить как следует, когда будет больше времени и глаза будут лучше видеть.

Перехожу к третьей коробке. Открываю и чуть не вскрикиваю.

— Что там? — спрашивает Итан.

— Деньги. Пачками. В основном пятидесятки и сотенные. Он что, банк ограбил?

— Сомневаюсь.

Проверяю все отделения коробки: везде одно и то же: пачки купюр.

— Господи, как здесь много!

Гляжу на даты, проставленные на купюрах. Некоторые 2008, 2009 года и так далее, вот и нынешний год. Но дальше идут купюры, отпечатанные в следующем году и через год.

— Скорей всего, он взял их с собой оттуда, — делаю я вывод.

— Интересно, как он собрал такую кучу. Сколько тут, как думаешь? Он что, был богат?

Пытаюсь вспомнить:

— Нет… Тут дело не в этом. В пятидесятые была жуткая инфляция. Помню, папа говорил, что в две тысячи пятьдесят шестом году поездка в метро стоила двести пятьдесят долларов, а пирожок с повидлом — пятьсот долларов.

— Ты что, серьезно? А сколько это стоило, когда ты была маленькая?

— Честное слово, не знаю. В начале шестидесятых Соединенные Штаты отказались от доллара и ввели новую валюту, а в конце шестидесятых снова поменяли. Когда я была маленькой, деньги назывались голдбэками. Но они все равно быстро обесценивались… Впрочем, к тому времени пирожок с повидлом нельзя было купить ни за какие деньги. Старые зеленые доллары, я думаю, просто уничтожили. Но, помню, время от времени они все-таки откуда-то появлялись. Помню даже, как их жгли в печке. Больше от них никакого толку не было.

Итан смотрит на меня слегка обалделыми глазами:

— Зато здесь от них есть толк, и еще какой.

— Знаю. Это меня удивило, когда мы прибыли сюда. Трудно с уважением относиться к резаной бумаге, которую мы жгли в печке.

— Наверное, твой отец рассчитывал, что они здесь пригодятся, вот и припас.

— Это я и имела в виду, когда говорила, что он обожает бумагу. — Я протягиваю Итану пачку долларов — пусть своими глазами убедится.

Он принимается считать:

— Слушай, в этой коробке не меньше сотни тысяч.

— Надо с собой немного взять, пригодятся.

— Только не бери напечатанные в будущем году.

Я проверяю дату в первой пачке и кладу ее в рюкзачок:

— Мало ли на что понадобятся. — Я быстренько подсчитывая в уме. — Тут пять тысяч.

Глаза Итана округляются.

— А с остальными что будешь делать?

— Пусть пока полежат здесь. Сейчас надо думать о более важном.

Я перехожу к последней коробке. В ней тоненькие, полупрозрачные черные карточки, сложенные пачками. Я сразу узнаю́ их, хотя не видела с тех пор, как мы прибыли сюда.

— Вот это тебе должно понравиться, — говорю я Итану. Он подходит посмотреть. — Это блоки памяти, одна карточка на один месяц. В пачке ровно двенадцать, как раз на год. — Я достаю одну из них. — Не знаю, можно ли их здесь открыть и посмотреть, есть ли сейчас такие программы. Но если есть, можно увидеть будущее.

— А что это значит, «блоки памяти»?

— Они скоро уже появятся, где-то годика через три, если я чего-то не перепутала. Нам говорили об этом в школе, на уроках истории. Люди начнут складывать в такие блоки свои воспоминания. Или впечатления. Это очень просто. Уже сейчас есть такие программы, у каждого в мобильнике. Ту же программу используют и наши начальники, у нас в очках. Если включить видеозапись на телефоне, чтобы работала все время, пока ты не спишь, запишется все, что ты делаешь, видишь и слышишь. Конечно, не станешь же ты, как дурак, ходить везде с поднятым мобильником, но, главное, идею ты понял. Первые блоки, которые стали широко применяться, назывались «аймемори». Это такая крохотная штучка с микрофоном и камерой размером с горошину, ее можно носить в серьге, в бусах, да где угодно. Потом они стали еще меньше размером, и их имплантировали в мочку уха. Они автоматически фиксировали все, что ты видишь и делаешь в течение дня, и автоматически загружали в твою личную базу данных. Бо́льшая часть этих записей, конечно, никакого интереса не представляет. Но, скажем, ты потерял бумажник, или ключи, или мобильник, и тебе надо вспомнить, куда ты это мог сунуть. Или, скажем, хочешь проверить, вынес ты мусор или нет, сделал ли домашнее задание по математике, или надо доказать, что твоя сестра первая тебя ударила, в общем, все в таком духе. Находить события довольно легко. Набрал дату, час и ключевое слово, и порядок. Можно воспроизвести любой момент своей жизни. — Надо же, я здесь совсем забыла про аймемори! — Не все люди и не всегда занимаются этим, но ты знаешь, что такое возможно, вот главное. Поначалу поговаривали, что это почти как бессмертие, ну, то есть возможность в любую минуту прокрутить всю свою жизнь. Сейчас это может показаться диким, но скоро у всех будет такая штуковина. Кое в чем это просто здорово, например резко снижает уровень преступности. Сильно увеличиваются шансы, что попадешься. Правда, остается возможность, что в твою жизнь влезет посторонний человек. С этим действительно проблема. — Я беру одну пачечку. — Это записи моего папы. Вот эта за две тысячи пятьдесят восьмой год. Похоже, самая первая. А вот за две тысячи восемьдесят шестой. В том году родилась я.