Демидовский бунт - Владимир Буртовой

«Ишь как нечистая сила над пепелищем гуляет!» – думал обеспокоенный Илейка, положась на заступничество святого Иоанна, который большими выпуклыми глазами строго и не мигая смотрел на отрока со старой иконы.

Проснулся Илейка засветло, поднял голову с мокрого ложа – плакал во сне, сожалея о дедушке Капитоне, – подошел к двери, осторожно выглянул наружу. Прямо против него, у дымящихся развалин, сидел на низком чурбаке сгорбленный рыжеголовый Елисей и длинной палкой шевелил черные головешки. Время от времени он что-то приговаривал, растягивая слова и заикаясь.

Илейка подошел ближе, прислушался. «Не тронулся ли умом?»

– Когда приидет Сын Человеческий… тогда сядет на Престоле славы Своей, – бормотал старик, – и соберутся перед ним все народы… и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от коз… – еле разобрал Илейка и осмотрелся. Над разоренным поселением стлался легкий сизый дым, на зеленой истоптанной траве удручающе гляделись черные головешки, страшен был нежилой оскал выгоревших и обвалившихся землянок. Старик услышал за спиной шаги, обернулся, вскочил, выставил перед собой трясущиеся руки с растопыренными пальцами.

– Изыди, сатана! Изыди и рассыпься в прах! – Старик попятился, наступил босой ногой на горячую головешку и с криком метнулся в лес, не разбирая дороги и не защищая лицо от встречных веток. Илейка испугался сумасшедшего не меньше, но сдержал себя, не побежал прочь – вдруг еще кто в живых отыщется? Но больше никого в селении не оказалось. Спустился в землянку, помолился перед иконой, потом постоял над могилой деда Капитона и пошел по-над Иргизом в сторону, откуда всходило солнце. За спиной болталась тощая торба, такая сморщенная, будто лопнувший бычий пузырь. В торбе лежал нужный в дороге дедушкин кочедык для подковырки лаптей, десятка два черных сухарей, дюжина сушеных рыбин и несколько луковиц – все, что смог отыскать в полусгоревших землянках недавнего поселения.

Долго шел вверх по Иргизу. Поднялся на невысокий, изрытый сусликами холм, оглянулся. Северный ветер разогнал дым над сожженным поселением, а заветную березу, под которой схоронил дедушку Капитона, скрыли кроны других высоких над рекой деревьев.

Илейка обнажил голову. Рядом с поникшим в горестном молчании отроком в неширокой заводи тихо шептались камыши. Шептались тихо-тихо, словно робкие деревенские девицы, впервые допущенные на посиделки взрослых. В голубом и безоблачном небе парили поодаль друг от друга два коршуна, высматривая добычу. Парили кругами так высоко, что с земли казались маленькими листьями клена, поднятыми в поднебесье потоками горячего сухого воздуха. «И мне бы вот так полететь к морю, где вольная страна лежит». Илейка вздохнул, надел мурмолку и вновь пошел встречь течению реки. Шел, потому как знал, что каждый шаг, каждый день приближает его к заветному Беловодью.

По ту сторону оврага, за кустами и сквозь редкие деревья близ Иргиза едва просматривался степной тракт и деревянный мост через реку. За мостом – постройки: три рубленые избы, скотный двор, колодезный журавль с задранной к небу шеей – бадья висит на вертикальном шесте, словно огромный мокрый паук на паутине в безветрии. Возле колодца сутулый мужик поил коней из большого долбленого корыта.

– Должно, постоялый двор, а там бродяг не балуют, собаками встречают, – поопасился Илейка, с трудом преодолел откос оврага и вышел к хорошо накатанной дороге со свежими следами недолгой остановки обоза. – Утром прошли. – Илейка свернул влево, подальше от казачьих земель. – Попадется селение, Христа ради попрошу поесть. И опять на восход… Вон ведь сколько верст отмахал от могилы дедушки Капитона за пять дней.

При дороге повстречалась лесная вишня. Давно хотелось пить, и сухость во рту была невероятная. Снял котомку, бросил у ног и сорвал несколько спелых, нагретых солнцем ягод.

– Эгей!

Крик был столь неожиданным, как если бы кто в полном безлюдье вдруг хлопнул его ладонью по спине. Обернулся – бежать поздно: подъехали двое. «Не казаки – и то славно», – успел подумать Илейка, всматриваясь во всадников. На карем коне всадник постарше, лет около сорока с небольшим, крепкий и коренастый, но в поясе не растолстел с годами, осанистая посадка. Лицо малопривлекательное: широкий лоб с длинными залысинами, русые брови, глубоко посаженные серые глаза смотрели строго. Под прямым носом аккуратные светлые усы. От широких залысин волосы спадали на большие уши, на затылок. Бороду подстригал коротко. Одет всадник в яркую желтую рубаху, пояс с голубыми кистями. Синие суконные штаны заправлены в сапоги, короткополый синий кафтан расстегнут по жаркой погоде.

Второй всадник совсем молод, в ситцевой голубой рубахе, а поверх серого камзола наброшен дорожный плащ от пыли. Лицо румяное, со вздернутым, облупленным от загара носом.

– Кто ты? – спросил старший, натянув повод и останавливая свежего, не запотевшего еще коня.

«На постоялом дворе это они отдыхали», – понял Илейка, понял и то, что нежданной беседы не миновать. Поправил на всякий случай топор за опояской и поднял котомку.

– Отец, он видимо отбился от той толпы, которая нам встретилась позавчера близ Яицкого городка, – скороговоркой выпалил молодой и затеребил повод с медными бляшками.

Илейка щелчком сбил тощего красного клеща на левом локте, молча ждал, когда всадники поедут своей дорогой.

– Так кто ты? – снова спросил старший. Илейка молча пожал плечами. – Как звали твоего родителя?

– Федором, – ответил Илейка.

– Почему же он не с тобой? Его увели драгуны?

– Нет, он… умер.

– Голоден? Есть будешь?

Илейка без слов кивнул головой и опустил взгляд на пыльную траву близ проезжей дороги. Что скрывать, если за плечами в котомке перекатывался пустой чугунок.

Молодой открыл переметную сумку у седла, проворно вынул кусок обжаренного мяса, завернутого в чистую холстину, хлеб и протянул Илейке.

– Бери, чего ты? Не евши и блоха не прыгает!

Илейка принял угощение, поклонился и хотел было отойти в сторону, под вишню и там спокойно потрапезничать. Но нечаянные собеседники не торопились уезжать. Старший снова спросил доброжелательно:

– Далек ли твой путь, отрок? В Самару?

– Далек, добрый барин, – ответил Илейка и, сам не зная почему, решился спросить: – Может, знаете, как пройти до конца земли, в Беловодье?

– В Беловодье? – Старший вскинул брови. – Вона что-о! Алексей, ты езжай потихоньку, а мы следом пеши пойдем. Как зовут тебя, отрок? Ильей, значит. И что же ты, Илья, всерьез в Беловодье собрался? Кто тебе о той земле рассказал? Да ты не робей, я тебя не обижу.

Скрывать было бесполезно: ведь не с неба же он упал на этот пустой тракт.

– А я купец из Самары, Данилой Рукавкиным зовут. Со мной сын Алешка, в столице разным наукам обучается. Младший, Панфил, дома, самарских собак по оврагам гоняет, тебе ровесник… А Беловодья, брат Илья, нет. И некуда тебе, горемыка, идти. До краев земли дошли уже наши первопроходцы, и за океан-море, в Аляску ступили. Есть земли бурятов, ламутов, тунгусов, коряков и чукчей. Есть и иных народцев, всех не упомнишь, есть большая земля Даурская, а Беловодья нет.