Дело привидений "Титаника" - Сергей Анатольевич Смирнов

Дубофф сделал паузу и улыбнулся в ожидании моего ответа. Но я ничего не сказал. Тогда он снова достал свои часы, узнал время, нахмурился и покашлял. Видно было, что он хочет сдержать слово и уложиться минута в минуту.

— Короче говоря, я толком опомнился только в госпитале, — продолжил он. — Меня подобрало маленькое рыбацкое судно, которое добралось до места крушения позже «Карпатии». «Карпатия», как известно, спасала тех, кто оказался на шлюпках... Мне опять повезло. Не исключаю, что это же судно подобрало и «канцлера», ведь пару суток я оставался практически без сознания... Если так, то о том, почему мы не оказались в одной палате, можно только гадать. Полагаю, что он собрал все свои силы, чтобы скрыться как можно скорее.

Не сказал о главном: судно было канадским и завезло меня Бог знает куда. Поэтому я и попал поначалу в списки погибших. Возможно, что «канцлер» намеренно старался попасть в тот же список...

Когда матушка вошла в палату, я увидел, что она постарела на десяток лет и стала совсем седой. Я не хотел ей говорить о том, что я плыл к ней вместе с отцом... но она уже о главном знала, а об остальном догадалась. Она читала все эти проклятые списки и успела заказать панихиду по нам обоим...

Вот, господин сыщик... Следующее действие драмы началось спустя четыре года, едва ли не накануне печальной годовщины.

В первых числах апреля мне позвонил Левенштейн, тот самый ювелир, у которого я покупал золотую ацтекскую жужелицу. Он попросил о конфиденциальной встрече. Я был удивлен... А потом — поражен.

Мы встретились в маленьком кафе на Пятой улице. Он развернул передо мной на столе бархатную салфетку, и я увидел... вы угадали!

Это было еще одно доказательство!

Я забросал Левенштейна вопросами. Он уже был готов ответить на все, кроме главного. Вещицу он приобрел у знакомого перекупщика, а тому она досталась тоже от какого-то приятеля из Бронкса. Концов не было видно.

За мной дело не стало. Пока я выписывал ему чек, то уже лихорадочно размышлял, на какой пароход в Европу мне брать билет.

Скажу вам, что, встав на ноги, я снова крепко закусил удила и за четыре года успел добиться немалого... Я хотел, чтобы отец был мною доволен, глядя на меня с небес. К тому же я получил крупную страховую сумму. А тот патент, признаюсь, без сожаления продал. Я не был суеверным, но все же посчитал, что он не принесет мне добра...

Новую тайну мне дома удалось сохранить. Поездке в Россию я придумал объяснение: выгодная продажа еще одного рецепта резины. Однако матушка смотрела на меня с болью в глазах.

Теперь предстояло привезти в Россию хотя бы одно совершенно неоспоримое доказательство.

Мне пришла в голову идея. С некоторых пор матушка стала поговаривать, что я с годами все сильнее похожу на отца. И вот я стал отращивать усы и бакенбарды. Такие же, какие, по моим воспоминаниям, носил он сам. В Нью-Йорке таких не носили... На улицах на меня начали оглядываться, а знакомые дельцы при встречах, если не задавали вопросов, то старались скрыть ухмылки...

Однажды утром матушка посмотрела на меня, вся побледнела и, закрыв лицо руками, прошептала:

— Боже мой! Всеволод! Как же ты теперь похож на отца!

Я решил, что пора немедленно отправляться в путь.

Однако дела удержали меня еще на целое лето. Я спал и видел, как свершается священная месть. Да, не скрою, я был готов убить его — убить столько раз, сколько он сумеет воскреснуть.

И вот мой путь наконец начался, а завершился неделю тому назад в Перовском.

Я задумал прийти туда под вечер. Признаюсь и в том, что я опасался приступа ностальгии, страшился, что ностальгия «обезоружит» меня. Лучшим временем я посчитал сумерки: меньше свидетелей, меньше видно вокруг того, что слишком дорого сердцу, того, что хранилось в самом дальнем тайнике памяти.

Все равно сердце защемило, когда я увидел свои дорожки, и деревья, и дом...

Я уже знал, что моя тетка теперь опекает именье отца и что само именье перешло в наследство его дочери. Очень хотелось взглянуть на свою сестренку, но делать это было опасно. Теперь она, должно быть, уже все замечала вокруг и недурно понимала действительность.

Мне удалось подгадать самое подходящее время. Мне даже удалось так явиться перед теткой и так представиться ей, что её не хватил удар от внезапного появления брата, чудесно помолодевшего за пределами нашего мира... Мое главное доказательство подействовало как нельзя лучше: оно оказалось, как я и думал, главной гарантией доверия.

Тетушка приняла меня в кабинете отца. Это был уже поздний час. Мы говорили с ней почти до утра. Я всё, что знал, рассказал ей. Показал и золотую жужелицу. На мою удачу, тетка узнала её: брат хвастался ей своим «необычайным приобретением» перед самым отъездом в злополучную Америку. Мария Михайловна крепко задумалась. Мне она тоже сообщила достаточно много. Теперь не нужно было тратить сил и времени, чтобы выследить «канцлера», сделавшегося заезжим коммерсантом. Я предупредил её: чтобы вывести Румянцева-Гурского на чистую воду, нужно еще проделать большую и весьма тонкую работу. Тетушка, согласившись со мной, пообещала терпеливо ждать и сообщать мне по ходу дела все необходимые сведения.

Пока я вел свой рассказ, я так жадно приглядывался ко всем предметам, которые видел в кабинете, что порой забывал о самой тетушке... Я едва удерживал себя, чтобы не вертеться на стуле, как мальчишка! Как я хотел прогуляться по всему дому, заглянуть в закутки, известные как будто лишь мне одному со времен моих игр в индейцев и следопытов!.. Однако теперь я оказался в своем доме мрачным призраком, которому положено исчезнуть с наступлением утра...

Через два дня я узнал о смерти тетушки.

Какой намек она сделала «канцлеру», трудно сказать... Как-то проговорилась. Я слышал, что она была очень хозяйственной, но, видимо, — не слишком благоразумной. Поддавалась эмоциям, как и ее брат. С какой стати она выдумала это раннее свидание на мосту?.. Или же сам «канцлер» первым предложил его... Рок витает над нашей семьей.

Ясно было, что «канцлер» станет меня подстерегать. Но я был готов к этому. Я сам без труда подстерег его. Догадываетесь, где это случилось?.. На том же Рождественском бульваре. Я был готов пристрелить его на месте без лишних слов. Бесшумный револьвер уже давно лежал