Ave Caesar! Дело о римской монете - Артур Крупенин

* * *

Природа которую неделю подряд брала реванш за необычайно сухое и жаркое лето. Стольцев под зонтом шел по забросанной листьями аллее. Он где-то читал о том, что даяки с острова Борнео о сильном ливне говорят: «О, это настоящий мужчина!» Любопытно, что бы они сказали о таком вот мелком, моросящем дождике? Заклеймили бы распутной женщиной? Жалко, не у кого спросить – ни одного знакомого даяка.

О, как же он любил дождь в юные годы! Сколько часов, промокнув до нитки, бродил по осенним московским улицам. И насколько он стал ненавидеть непогоду теперь. Стареешь, брат, стареешь. На ум пришла гениальная фраза Ильфа и Петрова про то, что Корейко пребывал «в последнем приступе молодости – ему было тридцать восемь лет». А тут Глебу и самому тридцать семь, и «последний приступ» уже не за горами. Хотя, с другой стороны, как сказано у Маркеса: «Мужчина начинает стареть, только когда перестает влюбляться». А с этим как раз все в порядке.

Размышляя и шлепая по лужам, Глеб добрался до нового, недавно отстроенного учебного корпуса. Проворно взбежал по лестницам и как обычно вошел в аудиторию одновременно со звонком.

* * *

Сегодня Стольцеву предстояло рассказывать студентам о влиянии нравов и обычаев Греции на Древний Рим. Глеб прекрасно владел материалом, он в свое время посвятил одну из своих публикаций теме взаимопроникновения античных культур.

Звонко продекламировав и проворно начертав на доске в качестве эпиграфа знаменитую строку Горация: Graecia capta ferum victorem cepit – «Греция, взятая в плен, победителей диких пленила», – Стольцев приступил к изложению темы. Поймав кураж, он принялся заливаться соловьем. Студенты слушали, открыв рот. Даже непоседливая Беляк со своей подругой ни на секунду не отрывались от тетрадок, пытаясь поспеть за стремительной мыслью преподавателя.

«Так-то лучше», – улыбнулся про себя Глеб.

После перерыва он остановился на неоднозначном отношении римлян к перенимаемой ими чужой культуре. Больше всего студентов заинтересовал его рассказ о Катоне Старшем:

– …Этот государственный муж был для Рима того времени кем-то вроде наших славянофилов девятнадцатого века и проповедовал идею чисто «римского пути». Он полностью отметал греческое наследие, утверждая, что «греки – отцы всех пороков». Катон считал, что граждане Рима должны заниматься только важными и нужными с точки зрения государства делами: участвовать в войнах и управлении республикой, тренировать свое тело и закалять дух. Этим благородным занятиям он прямо противопоставлял то, что в те времена было принято называть otium graecum – «греческим досугом». Под этим уничижительным выражением Катон и его сторонники понимали такие разновидности времяпрепровождения, как занятия искусствами, сочинение и чтение стихов, исполнение музыки, песен, танцев, длинные разговоры и прогулки, не говоря уже о любых мероприятиях, которые в сегодняшнем языке описываются малонаучным, но довольно метким собирательным термином «пьянки-гулянки».

Аудитория отреагировала дружным смехом. Глеб взглянул на часы. Времени совсем не оставалось, а Стольцев был убежден, что лекция, как и любой спектакль, должна обязательно иметь эффектную концовку. Он слегка повысил голос:

– С легкой руки Плавта в римский обиход даже вошел специальный глагол pergraecari, что дословно означало «грековать», то есть жить на греческий манер. Разумеется, это слово тоже носило отрицательную окраску. Однако в отличие от излишне строгого Катона ваш лектор убежден, что его студентам по окончании многочасовых занятий иногда просто необходимо хорошенько… «грекануть»!

Всеобщий гул одобрения совпал со звонком. Чувство времени у Стольцева было безупречным.

– Кто еще идет «грековать»? – кинул боевой клич уже знакомый голос.

Да, точно. Та самая Зинаида Беляк. Надо признать, она была способным вожаком. Стольцев с легкой улыбкой пронаблюдал за тем, как послушная толпа будущих Соловьевых и Ключевских с улюлюканьем устремилась вслед за предводительницей к ближайшему заведению с дешевым пивом и бесплатным караоке. Глеб с тоской подумал, что и сам не прочь посвятить часок-другой одной из разновидностей «греческого досуга». Побросав лекционные материалы в портфель, он отправился в гардероб за одеждой и зонтиком. Лавируя в толпе студентов, Глеб как раз пересекал центральную часть огромного вестибюля, когда почувствовал, как все его тело парализовал животный страх…

* * *

Руки и ноги мигом одеревенели. Глеб внезапно застыл на месте в обтекавшей его со всех сторон шумной толпе. Подступила тошнота. Пришлось срочно направиться в туалет, где Стольцев полностью опорожнил желудок. Стайка первокурсников, не узнав Глеба со спины, отпускала издевательские комментарии. Впрочем, ему было не до них. Пару минут подержав голову под струей ледяной воды, Глеб потихоньку начал приходить в себя.

Отдышавшись, он без сил плюхнулся на скамейку у стены в вестибюле. Так, ну и что это было? Откуда взялась эта беспричинная паника? Глеб попытался восстановить произошедшее по секундам. Вот он идет в толпе молодых людей, вот на этом месте его будто пригвоздило к полу. Что же там произошло? Преодолевая отвращение, он снова заставил себя пройти тем же маршрутом. Ничего, ноль ощущений. Опасаясь, что все еще источает запах рвоты, Глеб решил перебить его с помощью кофе.

Зайдя в кафетерий, он опять испытал те же ощущения, что и десятью минутами ранее в фойе. Снова стало трудно дышать. Глеб сделал несколько вдохов широко раскрытым ртом – вроде отпустило. Но едва он задышал носом, все повторилось. Снова спазмы, снова головокружение. Да что такое творится-то?

Наконец, он догадался, в чем дело. Это запах! Тот самый аромат зеленого чая с медом, что с пугающим постоянством мучает его в ночных кошмарах. Запах, который он впервые почувствовал во время видения в морге, когда чьи-то стальные руки намертво стиснули его шею. Запах смерти. Или все это лишь плод воспаленного воображения?

Стольцев огляделся по сторонам. В очереди у стойки толкались человек десять. За столиками сидели еще столько же. Все вполне миролюбивого вида. Чертыхаясь, Глеб отправился в гардероб. Пить кофе уже не хотелось.

* * *

Дома Стольцев решил устроить эксперимент. Он вытащил из буфета все банки с зеленым чаем – их набралось аж четыре штуки. С содроганием сердца Глеб стал открывать и обнюхивать одну банку за другой. Первая никаких ощущений не вызвала. Глеб медленно вскрыл вторую – абсолютно никакого эффекта. Открыл третью – и снова ноль эмоций. Подумав, Глеб решил пойти на хитрость. Он заварил чашку чая под экзотическим названием «Изумрудные Побеги Горы Пэн» и раскрыл банку клеверного меда, который для поддержания оптимальной консистенции хранил в холодильнике. Вот теперь Глеб наконец-то почувствовал легкий холодок в спине. Но такого приступа страха, как в университете, не было и в помине. Это странно. Значит, дело не в чае, а в какой-то иной ассоциации? Или просто у него дома нет того самого сорта? На всякий случай Глеб решил на время исключить зеленый чай из своего рациона.

Несмотря на обещание не распространяться о ходе следствия, Глеб не удержался и посвятил в детали сначала Марину, а потом и Буре. Сделал он это из двух соображений. Во-первых, Глеб припомнил пассаж у Монтеня, в котором тот утверждал, что поделиться тайной с alter ego совсем не означает нарушения обета молчания, ведь это то же самое, что поделиться с самим собой. Во-вторых, Глеб подумал, что участие в деле Бестужевой и Буре может сослужить следствию хорошую службу. И если у Марины с ходу не возникло никаких оригинальных предположений, касающихся таинственного отпечатка, то первый же разговор с Буре принес неожиданные плоды. Глеб нарочно не стал знакомить коллегу с собственными выводами – хотел получить еще одно авторитетное мнение с чистого листа. Для начала он просто показал профессору расторгуевский снимок.