Время свинга - Зэди Смит

— Но петь же не значит орать во всю глотку, верно? Дело тут не в том, кто голосом может лучше дрожать или забираться выше, нет, все дело во фразировке, в том, чтоб быть искусным, извлекать из песни нужное чувство, ее душу, чтобы стоило человеку открыть рот и запеть, у тебя внутри случилось бы что-то подлинное, а тебе разве не хочется чувствовать по-настоящему, а не просто если тебе по ушам бьет?

Он умолк и сыграл «Меня целиком» полностью, и я спела вместе с ним, старательно пытаясь произносить каждую фразу так же, как это делает Астэр в «Шелковых чулках»[73]: некоторые строки обрывала, другие полупроговаривала, хоть это и не было для меня естественно. Вместе с мистером Бутом мы задумались над тем, каково это — любить кого-нибудь с востока, запада, севера и юга, полностью завладевать этим человеком, даже если в ответ он или она любит лишь маленькую нашу часть. Я обычно исполняла что-нибудь, положив одну руку на пианино, отвернувшись от него, потому что так делали девушки в кино и так я могла следить за часами над церковной дверью и знать, когда войдет последний ребенок, а мне, значит, нужно прекращать, но в тот раз желание попробовать спеть в гармонии с этой нежной мелодией — чтобы соответствовать тому, как мистер Бут ее играет, не просто «орать», а создать подлинное чувство, — заставило меня инстинктивно повернуться внутрь, не допев куплет, и тут я заметила, что мистер Бут плачет, очень тихо, но точно плачет. Я перестала петь.

— И он пытается заставить ее танцевать, — сказал он. — Фред хочет, чтобы Сид танцевала, но она не станет, а? Таких можно назвать интеллектуалками, она из России, и не желает она танцевать, и говорит ему: «С танцами беда в том, что „Давай, давай, давай, только все равно ни к чему не придешь!“» А Фред ей отвечает: «Это ты мне-то рассказываешь!» Прелестно. Прелестно! Теперь послушай, дорогая моя, пора занятия начинать. Ты бы уже переобулась.

Пока мы завязывали шнурки и готовились снова встать в строй, Трейси сказала своей матери — я слышала:

— Видишь? Она обожает все эти чудны́е старые песни. — Прозвучало обвинением. Я знала, что Трейси любит поп-музыку, но сама не считала, что там такие же красивые мелодии, и теперь попыталась так и сказать. Трейси пожала плечами, и я умолкла намертво. Ее пожатия имели надо мной какую-то силу. Они могли покончить с любой темой. Она вновь отвернулась к матери и сказала: — Старые педрилы ей тоже нравятся.

Отклик ее матери меня поразил: она перевела на меня взгляд и ухмыльнулась. В тот миг отец мой стоял снаружи, на церковном дворе, на своем обычном месте под вишнями; я видела его с кисетом в одной руке и папиросной бумажкой в другой, он уже не считал нужным от меня это скрывать. Но не существовало такого мира, в котором я могла бы отпустить жестокое замечание о другом ребенке так, чтобы мой отец — или мать — ухмыльнулись или как-то встали бы на мою сторону. Меня поразило, что Трейси с матерью — на одной стороне, и я подумала, что есть в этом что-то неестественное, и они об этом, похоже, знают, поскольку бывали такие обстоятельства, когда они это скрывали. Я была уверена, что, окажись рядом мой отец, мать Трейси ухмыльнуться бы не посмела.

— Держись-ка ты подальше от чужих стариков, — сказала она, показывая на меня. Но когда я возмутилась, что мистер Бут нам вовсе не чужой, что он наш старый добрый пианист и мы его любим, мать Трейси, казалось, сразу стало скучно, пока я это говорила, она сложила руки на исполинской груди и устремила взор свой прямо перед собой.

— Мама считает, что он совратитель, — пояснила Трейси.

С того занятия я вышла, схватившись за отцову руку, но не стала ему рассказывать, что произошло. Мне и в голову не приходило в чем бы то ни было просить родителей о какой-то помощи, уже нет, если я и думала о чем-то — то лишь о том, как их от этого оберечь. За наставлениями обращалась к другому. Ко мне в жизнь начали входить книги. Не хорошие книги, пока еще, по-прежнему те старые биографии звезд шоубиза, что я читала в отсутствие священных текстов так, словно это они были священны, извлекала из них нечто вроде утешения, хоть и были они халтурными работами, сделанными ради быстрых денег, сами авторы их наверняка едва ли о них потом задумывались, но для меня они были важны. Некоторые страницы в них я загибала и перечитывала отдельные строки вновь и вновь, как викторианская дама читала бы свои псалмы. «Он неправильно это делает» — вот была очень значимая фраза. Именно так, по утверждениям Астэра, думал он сам всякий раз, когда смотрел себя на экране, и я отметила это местоимение третьего лица. Вот что я из этого поняла: что для Астэра личность из фильма не особо с ним самим связана. И это я приняла близко к сердцу — вернее сказать, фраза отозвалась отзвуком чувства, какое у меня уже было: главное — относиться к себе как некому чужаку, оставаться непривязанной и непредвзятой к самой себе. Я считала, что нужно думать именно так, чтобы добиться чего-то на этом свете. Да, я полагала, что это весьма изящное отношение. И еще я залипла на знаменитой теории Кэтрин Хепбёрн[74] относительно Фреда и Рыжей: «Он дает ей класс, она дает ему секс». Это что — общее правило? Все ли дружбы — все ли отношения — подразумевают такой потаенный и загадочный обмен качествами, этот обмен власти? Распространяется ли это на народы и страны или такое происходит только между отдельными личностями? Что мой отец дает моей матери — и наоборот? Что мы с мистером Бутом даем друг другу? Что я даю Трейси? Что Трейси дает мне?

Правительства никчемны, им нельзя доверять, объяснила мне Эйми, а у благотворителей — собственные повестки дня, церкви больше заботятся о душах, чем о телах. И потому, если мы хотим, чтобы этот мир действительно изменился, продолжала она, регулируя уклон на своем беговом тренажере, покуда мне, шедшей по соседнему, не стало казаться, что она несется вверх по склону Килиманджаро, ну, нам тогда самим придется его менять, да, нам и придется стать той переменой, какую хотим увидеть. Под «нами» она имела в виду таких, как она: людей с финансовыми средствами и глобальным охватом, которые, так уж вышло, любят свободу и равенство, хотят справедливости, ощущают обязанность применять свою удачу к чему-нибудь хорошему. Это нравственная категория, но не только — еще экономическая. И если следовать ее логике до самого конца вращающегося ремня, то через несколько миль подъезжаешь к новой мысли: богатство и нравственность по сути — одно и то же, ибо чем больше у человека денег, тем больше добра — или потенциала добра — есть у человека. Я промокнула пот жилеткой и бросила взгляд на экраны перед нами: у Эйми семь миль, у меня полторы. Наконец она закончила, мы сошли с машин, я передала ей полотенце, вместе мы прошли в монтажную. Ей хотелось проверить черновое сведение рекламного ролика, который мы делали для возможных спонсоров, где пока не было ни музыки, ни звука. Встали за спинами режиссера и монтажера и посмотрели, как версия Эйми, беззвучная, начинает строительство школы, в руке — большая лопата, и с помощью сельского старейшины закладывает первый камень в основание. Посмотрели, как она танцует со своей шестилетней дочерью Карой и группой красивых школьниц в серо-зеленых формах под музыку, которой нам не было слышно, и каждый удар их ног оземь вздымал огромные тучи красной пыли. Я вспомнила, как все это происходило несколькими месяцами раньше в действительности, в тот самый миг, когда происходило, и подумала: как же все-таки иначе смотрится оно сейчас, в этом формате, где монтажер все переставляет с легкостью, какую ему дает его программное обеспечение, перемежая Эйми в Америке с Эйми в Европе и Эйми в Африке, расставляя знакомые события в новом порядке. И вот как это делается, объявила она через пятнадцать минут, удовлетворенная, встав и взъерошив режиссеру волосы, после чего направилась в душ. Я задержалась и помогла закончить монтаж. На стройке еще в феврале установили цейтраферную камеру, поэтому мы теперь могли наблюдать, как всего за несколько минут вырастает вся школа, а рабочие-муравьи перемещаются так быстро, что их и не отличишь друг от друга, роятся вокруг нее — сюрреальная демонстрация того, что́ становится возможным, когда хорошие люди со средствами решили что-то сделать. Такие, кто способен построить школу для девочек в деревне сельской Западной Африки всего за несколько месяцев — просто потому, что они решили это сделать.