Пряжа Пенелопы - Клэр Норт

рассказывают поэты, они добавляют художественности: он был в ванне; или его жена как раз ласкала его в миг этого порнографического предательства; или он был убит любовником Клитемнестры, потому что мужчины для такого дела гораздо надежнее; или он рассматривал богатства, награбленные в Трое и некоторых других местах. Если и упоминают его опьянение, то оно, говорят они, сделало его кротким и медлительным, потому что если мы хоть на миг предположим, что женщина – женщина! – и в самом деле смогла заколоть покорителя Трои, убийцу Приама и его семьи, то, конечно, ну безо всяких же сомнений, Агамемнон не мог не быть немного пьян. Милое, ягнячье опьянение, нежное и печальное, а не та красномордая ярость, в которой он на самом деле пребывал.

Я смотрела сверху на его смерть, как и многие другие боги.

Даже мой муж Зевс, который питает слабость к буйным мужчинам, лишь досадливо цокнул языком и отвернулся. Когда-то Агамемнон был любим и благословлен, но теперь все как один боги Олимпа считали, что дело зашло слишком далеко. Так что не случилось никаких чудес, не было дано знамений, не было оказано милостей. Просто нож прошел сквозь горло, и наполовину раздетое вялое тело оказалось на полу.

Во дворце Одиссея Пилад, слуга и побратим Ореста, рассказывает все немного иначе. Усыпанные пеплом дети Агамемнона сидят на почетном месте и слушают, и даже женихи притихли и молчат, пока микенец повествует историю о безжалостной царице, которая сошла с ума от сладострастия и власти. «О, коварство женщин, о, предательство и фантасмагорическая жестокость бешеной Клитемнестры – будь прокляты коварные женщины!» – завывает он.

В Микенах, Финее, в самой Олимпии это заявление было встречено криками одобрения, оглушительным согласием. Будь прокляты коварные женщины, коварные женщины!

На Итаке лишь гробовое молчание. Даже самые глупые из женихов молчат, лихорадочно соображая.

Пенелопа сидит чуть поодаль от высоких гостей, спрятанная за своим покрывалом, которое ее дыхание почти не колышет.

Все мужчины выстраиваются в очередь, чтобы совершить возлияние в огонь. Их не предупреждали, что будет жертвоприношение, и позже им придется бежать домой за какими-нибудь более приличными жертвами, чтобы прилюдно сжечь на священном алтаре. Но даже в присутствии смерти Пенелопа показала себя как хорошая хозяйка и повелела, чтобы мужчинам выдали по пригоршне зерна и чаше вина из дворцовых запасов, их потихоньку раздают служанки, пока Пилад говорит, чтобы ни один из мужчин, когда придет время вставать с места, не оказался не готов выказать свое преклонение перед великим убитым царем.

Даже Кенамон, чьи обычаи другие, делает то же, что и все, и выливает вино из чаши к ногам посеревшей Электры и каменнолицего Ореста, детей убитого монарха, и бормочет короткую молитву, хотя не знает, кому из богов может понадобиться такое сердце, как у Агамемнона.

В этот вечер и еще неделю не будет пира, и Пенелопа, с одной стороны, испытывает облегчение от такого поворота событий, а с другой – обеспокоена. Передышка в семь вечеров – это очень хорошо для дворца, но куда денутся все женихи, что они будут делать, если она не будет следить за ними?

Орест что-то говорит, какие-то слова, полные возмездия и крови. Электра не говорит ничего, но берет его за руку, когда он садится, и сжимает так сильно, что Пенелопе кажется: из-под ногтей у него показывается кровь, оставляя лишь бледную плоть, – хотя сам Орест если и замечает это, то, похоже, не потревожен.

Детям Агамемнона отдают лучшие покои. Не комнату Одиссея, конечно, – то было бы святотатством, – а старые опочивальни Лаэрта и его покойной жены Антиклеи. Может быть, есть некая гармония в том, что первая, кто ляжет в пыльную кровать мертвой матери, будет дочерью мертвого царя.

Пенелопа ловит Телемаха за руку, когда он проходит мимо.

– Держись рядом с Орестом, – шепчет она, но он вырывает руку:

– Я сам знаю, что мне делать, матушка.

– Теперь, после смерти отца, он станет самым могущественным человеком в Греции. Тебе нужна его поддержка.

– Он мой двоюродный брат. Мне не нужно… женских уловок… – Телемах спотыкается о слова, пытается найти те, которые полностью передадут его презрение к этим тайным сговорам и сделкам. – У нас общая кровь и общая честь.

– Только что мать этого мальчика убила его отца. Его отец убил его сестру. Его дядя жаждет занять микенский трон. Во имя Афины думай, перед тем как что-то сказать.

Телемах разворачивается, и, хотя он собирался совсем в другую сторону, ему приходится идти в противоположную, потому что это единственное направление, которое он может выбрать, чтобы оказаться спиной к матери.

Позже, после того как она уходит, он пробирается туда, куда ему нужно, тайком, чтобы не испортить впечатления.

Эос стоит рядом с Пенелопой в ее вдовьей спальне из оливкового дерева и вместе с ней смотрит на море.

– И что теперь? – просто спрашивает она.

– М-м-м?

– Что теперь будем делать?

– Не знаю.

– Тебе нужен корабль? Мы бежим?

– Пока нет. Может быть, придется. Но пока – нет. Мне надо подумать. Это все меняет. Только страх перед Агамемноном удерживал властителей Греции. Если Орест не сможет занять престол, то единственным, кто способен поддерживать мир, окажется Менелай, а он…

А что Менелай? Он слушает новости о смерти брата, перебросив ногу через золотой подлокотник своего трона и запустив руку в мягкие кудри Елены, своей жены, сидящей у его ног. Он кивает в пространство, слушая новости, и прикусывает губу, и не плачет, и не хмурится, и не смеется, а просто спрашивает, когда вестник замолкает: «А где сейчас Орест?»

Так новости добираются до Спарты.

На Итаке Эос смотрит в пол.

– Ты подумала, увидев паруса, что это Одиссей?

– Это было возможно.

– Ты надеялась?

– Надеялась? – слово кажется непривычным на языке Пенелопы, непонятная ей идея. – Что мой муж погиб?

– Или что он жив?

Страннее и страннее! Пенелопа перебрала столько вариантов, но вопроса о том, что делать, если Одиссей окажется жив, среди них не было.

Это открытие на миг веселит ее и в то же время печалит, но странная пляска чувств длится лишь мгновение, а потом она снова хмурится – она точно постареет раньше времени.

– Нет, я не надеялась.

Тихий стук в дверь – это Автоноя, она отбрасывает покрывало с лица, поскольку зашла в личные покои. На людях все служанки будут неделю носить покрывала или, если покрывал на всех не хватит, обмажут себе лица золой, добавив в нее что-нибудь, дабы не приходилось тратить лишнее время на подновление благочестивого вида.

– Госпожа Электра хочет с тобой поговорить, – произносит она негромко, и в ее голосе слышится предупреждение. В нем не звучит горечи по поводу смерти царя, лишь сокрушение о том, что должно за этим воспоследовать.

Глава 16

В комнате Электры, в которой раньше жила мать Одиссея, горит только один светильник. Он отбрасывает на стены резкие танцующие тени, впускает через черные