Заложник. История менеджера ЮКОСа - Владимир Переверзин

Судья допрашивает свидетеля Н. Женщине плохо, она в слезах, находится на грани нервного срыва.

«Свидетель, вам знакомы подсудимые?» – обращается к ней судья.

Она не знает меня, но узнает Малаховского и Вальдес-Гарсию, о чем дрожащим голосом сообщает судье.

«Скажите, при каких обстоятельствах вы познакомились с подсудимыми», – не унимается судья.

«Ну как же, мы вместе работали, сидели в одном кабинете за одним столом и подписывали одни и те же документы…» – она рыдает, осознав, что вполне могла оказаться на месте любого из нас, так как могли посадить любого сотрудника компании ЮКОС. В этом случае даже не пришлось бы ничего менять в обвинительном заключении – меняй только фамилии, псевдодоказательства остались бы прежними с таким же результатом.

Адвокат Малаховского подает ходатайство, где просит государственного обвинителя объяснить, чем роль его подзащитного отличается от роли свидетеля. Мы не получим внятного ответа, нам и так все давно предельно ясно: ничем! Свидетель – такой же наемный сотрудник, как и все мы. Просто так сложилось, что на роль обвиняемых выбрали нас.

Свидетель К., симпатичная девушка, сообщает суду, что будет говорить по совести. Обвинитель Шляева тут же цепляется за эту фразу и ехидно спрашивает: «И что же вам эта совесть говорит?»

Девушка спокойно отвечает: «А то, что таким образом можно посадить всех сотрудников ЮКОСа, и мне безумно жалко находящихся здесь людей».

Все участники процесса, в число которых входят и обвиняемые, имеют право задавать свидетелям вопросы. Судья, стремясь соблюсти все формальности, любезно интересуется, нет ли у обвиняемых вопросов к свидетелям. У меня вопросов нет. Вальдес-Гарсиа требует прекратить это безобразие и остановить абсурд. Он успевает сказать, как над ним издевались сотрудники прокуратуры, как выкидывали его костыли с четырнадцатого этажа. Он в сотый раз заявляет, что не понимает, что здесь происходит, что он не читал всей этой макулатуры, где написана чушь. В отчаянии он тихо произносит: «Меня сделали инвалидом, и я не знаю, как мне дальше жить и что делать…»

«Ничего, раньше надо было думать! – язвит прокурорша. – Для инвалидов еще и Олимпийские игры проводят!»

«Вот тебе там в самый раз выступить!» – хотелось мне сказать во всеуслышание. Я уже представлял ее на стометровой дистанции. Судья восстанавливает спокойствие и объявляет перерыв. От возмущения у меня сильно бьется сердце, и я хватаю ртом воздух. Я готов задушить прокуроршу. Для меня очевидно, что совесть и прокурор – понятия несовместимые.

Мне очень часто приходится себя сдерживать. Мне хочется заорать во все горло: «Опомнитесь! Вы что творите, сволочи?!»

Делать это бессмысленно. Они прекрасно знают и понимают, что творят.

Адвокат регулярно проводит со мной воспитательные беседы, удерживая от подобных поступков. Я не могу успокоиться и найти себе место. Мне представляется такая картина. На столе стоит обычная белая чашка с чаем. Прокурор, показывая на нее пальцем, утверждает, что это утюг. Глупость очевидна для всех, но каждый исполняет свою роль. Адвокаты кричат: «Посмотрите, там же чай налит! Это чашка!»

«Ну конечно, очевидно, что это чашка», – поддерживаю я доводы защиты.

На что прокурор с маниакальным упорством, с пеной у рта, твердит: «Нет, это утюг».

Но стоит только нам покинуть этот зал, как прокурорша возьмет чашку-утюг в свои руки и радостно, причмокивая от удовольствия, выпьет чай…

* * *

Продолжается допрос свидетелей. В день приходит один-два человека. Каждый следующий свидетель ничем не отличается от предыдущего. Те же вопросы, те же ответы. Меня никто знает. Меня не знают свидетели, чьи показания, в соответствии с обвинительным заключением, якобы доказывают мою вину… На допрос приходят обычные сотрудники компании, которые рассказывают о своей официальной работе.

Незаметно наступает осень, холодает. Судья хочет завершить процесс до Нового, 2007 года и начинает торопить обвинение. В перерыве судебного заседания из клетки я слышу фразу прокурорши: «У нас еще не все свидетели обвинения допрошены!»

Судья, на секунду задумавшись, говорит сама себе: «Хм… Какие же это свидетели обвинения? Они вообще непонятно что доказывают!» Эти слова слышат все присутствующие в зале. Воодушевленный, я ставлю еще один большой и жирный плюсик судье. «Теперь точно оправдают», – думаю я.

На допрос приходят знакомые мне люди – я с ними работал. Меня накрывает волна воспоминаний.

Свидетель Р., похудевший и осунувшийся, работал вместе со мной на Кипре и был директором той же компании, что и я. Он делал ровно то же самое, что и я. Он, заметно волнуясь (видимо, испытывая некоторую неловкость передо мной), честно рассказывает все о нашей совместной работе.

Свидетель Г., сотрудник московского представительства кипрской компании, также дает правдивые и честные показания. Он вспомнит выпавший из моей памяти момент, когда я, уже уволившись из компании ЮКОС, незадолго до своего ареста, спрашивал его о хищениях в ЮКОСе и о Малаховском, о чем тогда узнал из газет.

Этот человек, с которым нас связывали приятельские отношения, после моего ареста начнет помогать мне и моей семье и продолжит это делать во время моего пребывания в местах лишения свободы.

Свидетель П., глава московского представительства кипрской компании, полностью подтверждает показания свидетеля Г. Он подробно и обстоятельно рассказывает обо всех нюансах своей работы и деятельности компании.

Все очевидно и понятно. У нас даже нет свидетелей защиты, так как все свидетели, опрошенные по инициативе стороны обвинения, наглядно показывают мою невиновность и непричастность к событиям, абсурдно называемым хищениями. У меня в голове рождается мысль о встрече Нового года дома.

«А что, если оправдают и отпустят до Нового года домой? Нет, не успеют», – рассуждаю я.

Процесс приближается к своему завершению. Перечитаны горы документов, допрошены десятки свидетелей. Допрошены Малаховский и Вальдес-Гарсиа. Завершается судебное следствие, и мы переходим к следующей фазе процесса – прениям. Остается совсем немного. После прений – последнее слово подсудимых и приговор…

Прокурорша подводит итоги своей «работы» и в прениях заявляет: «Оглашенные в ходе судебного следствия доказательства полностью доказывают вину подсудимых…»

Она бессовестно лжет: «Подсудимые знали друг друга и общались, они координировали свою деятельность…»

От такой вопиющей наглости – нет, даже не наглости, а откровенного вранья – я теряю дар речи. Мы переглядываемся с адвокатом. Он, в прошлом и сам прокурорский работник, в шоке от происходящего.

Государственный обвинитель запрашивает всем нам по одиннадцать лет строгого режима. Такой вот щедрый подарок от Генеральной прокуратуры на Новый год! Я вижу искаженное ужасом лицо Вальдес-Гарсии. Ему, добровольно приехавшему из Испании, чтобы защитить свое честное имя, явно не нравится перспектива провести ближайшие одиннадцать лет в России. Малаховский тоже растерян. Я сам в шоке от услышанного. Одно дело, когда говорят об абстрактных сроках абстрактных людей, и совсем иное, когда речь идет о годах твоей жизни. Не желая расстраивать свою жену перед Новым годом, я прошу адвоката ничего ей не говорить о столь чудовищном сроке.