Заложник. История менеджера ЮКОСа - Владимир Переверзин

«Неужели меня так быстро отправляют на этап?» – думаю я. Собираю вещи и прощаюсь с сокамерниками, мы обнимаемся. Меня переводят в пустую камеру. Здесь уже стоят мои вещи, принесенные со склада. Теплые зимние вещи, куртка, ботинки. Накопилось несколько баулов. Я начинаю разбираться с вещами, отделяю нужное от ненужного. Собираю сумки, которые возьму с собой на этап. После бесчисленных перекладываний и нелегких решений у меня получается два баула и большая спортивная сумка. «Сумку на плечо и по баулу в каждую руку», – легкомысленно прикидываю я. В этой камере в одиночестве я проведу еще два дня, и лишь на третий мне сообщат, что сегодня меня увозят.

«Присяду на дорожку, – улыбаюсь я пришедшей в голову шутке. – Присел вот на одиннадцать годков!»

«На Пэ готов?» – раздается из-за двери.

«Готов, готов», – в ответ кричу я.

Гремят засовы, с грохотом распахивается дверь, я вижу незнакомые лица обычных конвойных. Нет больше спецназа и прочего театрального реквизита. «Теперь я никого не интересую, я списанный и отработанный материал», – с облегчением думаю я, без сожаления покидая стены этой тюрьмы. Как мне здесь было хорошо, я пойму совсем скоро, едва успев приехать в пункт назначения – колонию строгого режима, что в поселке Мелехово Владимирской области. Под роспись меня передают конвою, и мы выходим из здания тюрьмы. Во дворе тюремного дворика уже ждет автозак.

Я закидываю сумки в автозак и забираюсь туда сам. Захожу в свободный отсек. За стенкой сидят женщины. Из их клетки раздается веселый смех. Я вступаю с ними в беседу. Узнав мой срок, они сочувственно вздыхают. Устроившись на скамеечке в клетке, я тщетно пытаюсь вглядеться в уже забытые мною московские улицы. Темно, почти ничего не видно, да и дорога не занимает много времени. Я чувствую запах вокзала и слышу шум поездов. Я пытаюсь вычислить, на какой вокзал меня привезли. Нахлынули детские воспоминания, когда я, еще школьником, с родителями каждое лето на поезде ездил в Крым… Я помню, как меня завораживали проносящиеся мимо пейзажи, как я мог часами не отрываться от окна. Кто бы мог подумать тогда, что меня ждет такое путешествие?..

Мы приезжаем на отдаленный пустынный перрон, почти вплотную к вагону. Слышу разговор конвойных, они решают, кого выгружать первым. «Сначала строгач, а потом все остальные», – переговариваются между собой конвойные. Строгач – это я. Я хватаю вещи и выпрыгиваю из автозака. Меня передают на руки другому конвою. Старший из них с удивлением берет в руки мое огромное личное дело, сверяет данные. Я безошибочно называю свои статьи и срок. Вряд ли кто-то вместо меня может поехать в колонию на одиннадцать лет! Я с трудом втаскиваю свой багаж в поезд. Сумка цепляется за двери и мешает идти, баулы тянут вниз. Едва протискиваясь по узкому коридору вагона, я добираюсь до купе. Оно пустое. Обычное купе стандартного размера без окна. Вместо двери – решетка. В коридоре небольшое окно, через которое, если оно открыто, видно волю. Внизу две скамейки, вверху – две пары полок. Всего три яруса. Столыпин – так арестанты называют этот вагон. После столыпинской аграрной реформы для перевозки крестьян использовали вагоны для скота. С тех пор мало что изменилось, и мы недалеко ушли в своем развитии.

В купе заходит конвойный.

«Куда едем?» – интересуюсь я.

«Выдавайте запрещенные предметы», – вместо ответа он требует приготовить к досмотру вещи.

«У меня ничего нет, – откровенно говорю я. – Я же из спец. СИЗО 99/1. Там иголку в камеру не пронесешь».

Конвойный мне не верит и начинает обыск. Разворачивается каждый пакетик, открывается каждая коробочка, столь тщательно упакованная в СИЗО. Просматриваются все вещи, пролистываются все бумаги. Все перепутано и перемешано. Я с трудом раскладываю вещи обратно по сумкам. Вагон наполняется пассажирами. Слышу, как в соседнем купе тоже проходит шмон. Ко мне заводят попутчиков – одного, второго… Я сдвигаю свои вещи. Заходит третий, четвертый. Купе заполнятся сумками и людьми. Пятый, шестой, седьмой. Люди лезут наверх и укладываются на верхних полках. Внизу, на нижних полках, впритирку умещается по пять человек. Свободное пространство между скамейками и под ними заполняется баулами. В купе набивается восемнадцать человек. Теснота неимоверная. Очень душно. По инструкции конвой может открыть окна только во время движения поезда. Вывести в туалет – тоже только во время движения. На дворе конец июля, жара неимоверная…

Купе заполняется традиционными разговорами: кто, откуда, за что сидит, какой срок. Я слышу разные истории, нахожу с попутчиками общих знакомых, с которыми сидел сам. В вагон мы сели около девяти вечера. Поезд тронется утром, в семь. Конвойный уступает настойчивым требованиям заключенных и нарушает инструкцию – немного приоткрывает окно. Вдалеке я вижу перрон, людей, ожидающих электричку, дачников с саженцами в руках. «Старшой, – кто-то орет в соседнем купе. – Отведи в туалет, умираю!»

«Не положено по инструкции, – отвечает прапорщик. – Вот поедем, и сходишь».

«Взять бы этого гада, который писал инструкцию, и сюда», – зло думаю я, а потом еще раз добрым словом вспоминаю своего наставника-консультанта. Я сутки ничего не ел и почти не пил. Не могу сказать, что мне было хорошо и комфортно, но по крайней мере мне никуда не хотелось. Излишки жидкости выходили обильным потом, и я в основном молча сидел, больше слушал и терпел. Из восемнадцати человек не курил я один.

* * *

Наш вагон передвигается очень медленно, делает многочисленные остановки. Он идет своим маршрутом, его прицепляют то к одному поезду, то к другому. Мы едем во Владимир, дорога до которого занимает без малого сутки. Я весь липкий от пота, насквозь пропитался сигаретным дымом, одурел от смрада и пустых разговоров, у меня все затекло от многочасового сидения в одном положении. Это настоящая пытка, которую я буду с ужасом вспоминать. В купе знакомлюсь с Андреем К., осужденным за бандитизм и убийства на девятнадцать лет. Я сидел с его подельником Димой. Они оба – мастера спорта по боксу, работали в ЧОПе у одного бизнесмена и решали вопросы. Признав вину и дав показания на своего руководителя, они получили минимальные для их положения сроки.

Мы приближаемся к городу Владимиру. Когда-то, еще до ЮКОСа, я работал в одной организации, имеющей филиал в этом городе. Директор филиала приглашал меня в гости, а я все не ехал и не ехал. «Ну вот я и приехал», – горестно думаю я.

Приехали. Наш вагон отцепляют от поезда и загоняют на дальний перрон.

Конвойный громким голосом инструктирует зэков: «Выходим по одному, передвигаться по команде, на корточках, голову не поднимать, смотреть только вниз, стреляем без предупреждения». Все серьезно. Автоматы настоящие, патроны боевые, предохранители спущены. Под лай собак я выпрыгиваю с сумками из поезда и сажусь на корточки. Нам предстоит преодолеть метров пятьсот по железнодорожным путям, прежде чем мы доберемся до автозака. Боковым зрением я вижу вдалеке людей, беззаботно снующих по перрону.

«По команде пошли, начинаем движение», – орет конвоир. Я с трудом тащу свою ношу и проклинаю себя за то, что набрал так много продуктов.