Алая графиня - Джинн Калогридис

Церковь опустела с ошеломляющей быстротой. Снаружи, на площади, придворные и фавориты герцога требовали своих лошадей. Те, кто пришел пешком, включая мать Катерины Лукрецию, почти бежали по обледенелым булыжникам обратно к замку. Я остановилась в дверях, не выпуская руку ошеломленной Катерины, обернулась и взглянула на святилище.

В нем было пусто, если не считать стражников и окровавленного тела Джованни Лампуньяни, который не успел скрыться из-за хромоты. Я видела, как высокий мавр в тюрбане, зажимая кровоточащую рану на плече, опустился на колени перед неподвижным телом герцога Миланского. Галеаццо лежал на спине: рот разинут, невидящие глаза открыты, руки вскинуты, как будто он защищается. Кровь текла по его чисто выбритому лицу и впитывалась в камзол, теперь уже полностью багровый, без всякого белого.

Башня рухнула.

Бона сказала бы, что Господь наконец-то воздал герцогу по заслугам, но я в тот день знала, что это не так. Всевышний не имел к этому никакого отношения, это было дело рук короля мечей, который отомстил за свою сестру. Я поглядела на обескровленное тело герцога и ощутила радостное удовлетворение, пусть и несколько отстраненное.

Справедливость — это то, чего я хотела для Маттео. Я не успокоюсь, пока не отыщу ее.

Мы с Катериной вернулись в замок Порта-Джиова, где выяснилось, что придворные на конях значительно нас обогнали, но никому из них не хватило духу сообщить о случившемся Боне, которая до сих пор лежала в постели. Катерина, обливавшаяся слезами — по-моему, не столько от горя, сколько от страха, — цеплялась за меня, и мы вместе вошли в покои герцогини. Я обнимала девочку за плечи, как должна была бы делать мать, но та так испугалась мести врагов герцога, что бросила дочь и спряталась в городском доме мужа. Мы с Катериной встали у постели Боны, от которой только что отошла Франческа с подносом.

Полог был отодвинут, госпожа герцогиня, закутанная в толстую шаль, сидела, откинувшись на подушки. Ее густые светло-русые волосы были заплетены в простую косу, широкое тяжелое лицо осунулось, веки слипались от изнеможения, однако она выпрямилась, заслышав наши шаги, и приветливо взглянула на нас. Но при виде Катерины, которая прятала зареванное лицо у меня на плече, Бона побледнела и замерла.

Я заговорила, сипло и неуверенно:

— Его светлость герцог Миланский мертв.

Я ожидала, что она закричит, зарыдает, тяжело воспринимая утрату.

Бона только широко раскрыла глаза, но лицо ее не дрогнуло. Повисло долгое молчание, нарушаемое лишь приглушенными рыданиями Катерины.

Наконец Бона разжала губы и произнесла одно-единственное слово:

— Как?

— От меча убийц, — ответила я. — Джованни Лампуньяни и Карло Висконти. Его светлость все еще лежит на камне невинных младенцев.

— Висконти, — повторила она без всякого выражения. — Остальные целы?

— Кажется, да. — Я кивнула.

— Отлично. — Бона взглянула на Катерину и вздохнула. — Бедная девочка.

Франческа отставила поднос и зарыдала, а герцогиня откинула одеяла и свесила с кровати толстые ноги.

— Франческа, — довольно резко окликнула она горничную, которая перестала рыдать и страдальчески поглядела на нее. — Позови Леонору, поможете мне одеться, — приказала герцогиня и перевела взгляд на меня. — А ты, Дея, сходи к Чикко, расскажи ему новость, если он еще не слышал, а затем приведи сюда.

Переговорив с главным помощником мужа, Бона приказала обмыть тело герцога прямо в церкви Санто-Стефано и переодеть в парчовый наряд. В сумерках чистое тело герцога уже покоилось на столе в ризнице. Публичного прощания, как, впрочем, и семейного, не предполагалось, потому что тело было обезображено четырнадцатью ранами. Смертные останки Галеаццо пролежали в ризнице весь следующий день, двадцать седьмого декабря, когда его светлость обычно посещал церковь Сан-Джованни, чтобы почтить святого евангелиста Иоанна.

Бона с Чикко тем временем старались не допустить восстания против династии Сфорца. На пустынных улицах Милана в стратегически важных местах были расставлены солдаты.

Уже ночью госпожа отправила нескольких верных слуг в церковь Санто-Стефано. Под покровом темноты они прокрались туда, забрали тело и перевезли в собор Дуомо, расположенный напротив замка Порта-Джиова. Здесь мужчины с помощью рычага подняли крышку гробницы с останками отца герцога, Франческо Сфорца, и положили Галеаццо поверх него.

Потом священники отслужили множество месс за упокой души Галеаццо, однако не было ни похорон, публичных или тайных, ни отдельной гробницы, ни памятника, ни таблички с надписью о том, что здесь покоится герцог. За свои тридцать два года он нажил столько врагов, что было безопаснее обойтись без всяких церемоний, иначе те, кто ненавидел его при жизни, расправились бы и с мертвым телом.

Бона той ночью так и не легла, она совещалась с Чикко и другими приближенными Галеаццо. Я разделась в небольшой каморке, примыкавшей к комнате герцогини, и уже натягивала ночную рубашку, когда вошла нянька Катерины и принялась умолять меня пойти к ее юной воспитаннице.

Катерина сидела на постели, съежившись, обхватив колени руками и раскачиваясь из стороны в сторону. Под тканью ночной рубашки вырисовывались очертания стройного девичьего тела, длинные золотистые волосы были заплетены в аккуратные косы, только отдельные короткие пряди завивались вокруг овального лица. Ее щеки пылали, покрасневшие глаза распухли. Когда я вошла, Катерина вскинула голову, как будто с надеждой, и быстро махнула няньке, чтобы та ушла. Я удивилась, увидев, что все три кровати, на которых спали ее горничные, пусты, хотя одеяла на них смяты, а на простынях остались отпечатки тел. Без сомнения, юная госпожа выставила служанок из постелей без всякого предупреждения.

Когда мы остались вдвоем, Катерина жестом велела мне сесть на кровать рядом с ней — неслыханная милость с ее стороны — и сказала осипшим от слез голосом:

— Ты знала, что мой отец погибнет. Ты знала, когда это случится. Откуда?

— Нет, не знала… — начала я, но она нетерпеливо махнула рукой, требуя тишины.

— Я тебе заплачу. — Ее взгляд был прямым и открытым как никогда. — Все, что пожелаешь, и никому ничего не скажу. Но ты должна открыть мне тайну этой магии.

— Здесь нет никакой тайны, мадонна, — покачала я головой.

— Или я буду тебя пытать до тех пор, пока ты во всем не признаешься. — Ее лицо исказилось от гнева. — Я могу передать тебя церкви как ведьму.

Я так устала от горя, что подобные угрозы нисколько не пугали меня, и это явственно отразилось в моем голосе и выражении лица.

— В таком случае, мадонна, можешь сделать это прямо сейчас. Я скажу им то же самое, что и тебе: я ничего не знаю о магии. — Это была правда, я еще не научилась ритуалам Маттео. — Я видела смерть твоего отца, но сама не понимаю, как это получилось.