Алая графиня - Джинн Калогридис

Слова сами сорвались у меня с языка:

— Четверка чаш. Роскошь. Счастливое детство и огромное богатство. — Я помолчала, понимая, что в сверкающие золотые чаши было налито нечто темное и горькое, как то вино, которое заставила меня выпить Бона после смерти Маттео. — Но это не благое, а запятнанное прошлое, которое необходимо преодолеть. Сон, от которого ты должна очнуться.

Я перевернула вторую карту. На ней снова оказался босоногий молодой человек в лохмотьях, с посохом, закинутым на плечо.

— Настоящее, — сказала я. — Снова Дурак. Начало долгого путешествия, которое сильно изменит того, кто его предпримет. В конце пути Дурак лишится своей наивности.

Катерина уперлась локтем в стол, хмуро поглядела на картинку и заявила:

— Разумеется, мы же возвращаемся в Павию, но после уже не будет никаких путешествий.

— Возможно, не сразу, но уже скоро, — пояснила я, перевернула третью карту и объявила: — Будущее.

Не успела я положить карту, как Катерина вскочила, едва не скинув колоду с кровати, и хрипло прошептала:

— Нет! Это просто фокус! Ты специально так делаешь, чтобы меня напугать!

Она разрыдалась, а я посмотрела на изображение башни, которая рушилась от удара молнии, и вдруг увидела себя за стеной крепости, сложенной из толстых кирпичей. Не только Катерина, но и я сама обитала в этой башне, которая однажды будет разрушена до основания. Я услышала резкий оглушительный грохот, похожий на гром, и уперлась руками в стену, чтобы не упасть. Башня неистово дрожала, однако не рушилась.

Еще один удар, и стена громко затрещала, но снова устояла. Пока еще рано.

Но в свое время она рухнет, как герцогство Миланское, выскользнувшее из железной хватки Галеаццо.

Я вдруг снова увидела перед собой Катерину и решила сказать ей ту правду, которая утешит ее. Меня тоже била дрожь. Я вовсе не хотела ее пугать.

— Башня не предвещает смерть, — честно сказала я. — Не для тебя. Мадонна, ты не погибнешь, как твой отец. Но… — Я поглядела на картинку и представила, как дрожит под ногами земля. — Это означает перемены, конец старого. Разрушение.

— Но я не хочу! — Слезы лились по щекам Катерины, она заламывала руки. — Не хочу никаких неприятностей! A bon droyt! Зачем Господь наградил нас благородной кровью и дал нам власть, если не хочет защитить? Это неправильно!

— Возможно, — ответила я примирительно. — Но башня стоит далеко, тебя ждет долгий путь к ней. Вероятно, за это время ты найдешь способ отвратить от себя те несчастья, какие она обещает. — Я помолчала. — Но ты должна знать кое-что еще.

Она испуганно посмотрела на меня.

— Это стены замка. Твоего, мадонна. Ты будешь править.

Катерина утерла глаза и нос черным рукавом, снова села на кровать, немного успокоилась и сказала:

— Ты всегда должна быть рядом со мной. Всегда.

Мне очень хотелось оставить себе карты, но я уговорила Катерину вернуть их в сундук герцогини. Рано утром двадцать восьмого декабря двор отправился обратно в идиллическую Павию. Бона ехала в отдельном экипаже в сопровождении Чикко, первого помощника Галеаццо, и военного советника Орфео да Рикаво, на руках которого герцог испустил свой последний вздох. Я хотела отправиться в путь верхом, но Катерина настояла на своем. Мне пришлось сесть в повозку рядом с ней и всю дорогу оставаться вместе с детьми Боны и их няньками. Катерина горячо умоляла, чтобы я теперь ночевала в ее комнате. Бона милостиво согласилась, хотя я предпочитала ее общество компании себялюбивой герцогской дочки. На улице наконец-то потеплело, и пока колеса экипажа месили дорожную слякоть, моросил мелкий, слабый дождь.

Как только мы вернулись в Павию, восьмилетний Джан Галеаццо и его младший брат Эрмес переехали в роскошную спальню отца. Их мать Бона Савойская официально провозгласила себя регентшей и приняла правление вплоть до совершеннолетия Джана Галеаццо. Весь первый день дома она провела, совещаясь с Чикко в великолепном кабинете герцога.

Бона лишь на минуту вызвала меня туда. Она сидела за широким столом черного дерева, принадлежавшим Галеаццо. Новая правительница Милана выглядела измученной и озабоченной бесчисленными делами. В то же время в ее взгляде читалось явственное облегчение, даже воодушевление.

Чикко посмотрел на меня, а Бона протянула мне письмо. Я взглянула на сложенную бумагу. Она была помечена двадцать четвертым декабря и подписана настоятелем монастыря Сан-Марко во Флоренции.

— Тебе позволят похоронить мужа в Сан-Марко, — пояснила Бона. — Я уже все приготовила для твоего путешествия. Во Флоренции остановишься в монастыре Ле Мурате.

Я зажала рот ладонью, чтобы подавить рыдание, но у меня ничего не получилось. Бона встала из-за стола. Она обнимала меня, пока я рыдала.

После обеда я стала готовиться к отъезду, попросила Франческу уложить мои вещи и отнести в комнату Маттео. Ночью, когда Катерина крепко спала, я спустилась туда, достала секретные бумаги мужа и маленький черный мешочек с загадочным коричневым порошком и спрятала в сундук, куда Франческа сложила мои пожитки.

По настоянию Катерины я ночевала теперь рядом с ней на пуховой постели. Я проснулась задолго до рассвета. По счастью, дочка Галеаццо не ворочалась, а лежала так тихо, что я почти не слышала ее дыхания. Я выскользнула из постели, быстро оделась и поспешила в комнату Маттео. На рассвете двое конюхов пришли, чтобы забрать мой сундук, и мы втроем направились к конюшням. Холодный туман оседал на щеках и ресницах.

Крытая повозка уже ждала меня. Возница, который в молодости служил старшим конюшим Боны, был высоким, изможденным стариком с впалыми щеками и белой, словно ватной, бородой. Рядом с ним сидела его престарелая жена, маленькая, такая же хрупкая с виду старушка с бельмом на одном глазу. К моему удивлению, возница соскочил с места и с легкостью помог двоим молодым конюхам придвинуть сундук к дальней стенке телеги. Затем он подхватил меня под локоть тонюсенькой рукой и с неожиданной силой подсадил в повозку.

Я хотела сесть рядом с супругами, но возница, которого звали Дженнаро, решительным жестом велел мне лезть внутрь и откинул полог. Затем он указал на солнце, которое только начало заливать густые облака розоватым свечением. Туман скоро должен был смениться холодным дождем.

Я сдалась, согнулась в три погибели и забралась в повозку, половина которой была забита подушками, валиками и меховыми накидками. В оставшейся части стояли мой сундук и гроб, сколоченный из свежесрубленной душистой сосны.

Я упала коленями на подушки и обняла гроб, словно передо мной был сам Маттео, прижалась щекой к гладкому ошкуренному дереву и разразилась слезами. Конечно, я знала, что муж тоже поедет с нами, но не думала, что нам предстоит путешествовать бок о бок.

«Вероятно, мы скоро сможем вместе уехать во Флоренцию к моим друзьям».

Вдалеке раздался раскат грома, и туман внезапно сменился частым дождем. Возница прикрикнул на лошадей, повозка дрогнула и закачалась. Я крепко обнимала гроб, не поднимая головы, пока не услышала девичий голос и конское ржание. Я выглянула наружу из-за приоткрытого полога и увидела Катерину.