Алая графиня - Джинн Калогридис

— Ты! — прорычал он дрожащим от ненависти голосом. — Проклятая потаскуха, как ты смеешь говорить нам такое! Как ты смеешь…

Он опустил руку. Обжигающий удар пришелся по верхней губе и едва не опрокинул меня вместе со стулом. Но я усидела на месте и не шелохнулась, хотя было больно до слез. Я не стала скрывать их, а снова взглянула герцогу в лицо.

— Ты, — прошипел он, и его гнев уступил место изумлению.

Он впился в меня глазами, которые сузились от недоверчивого узнавания, затем широко раскрылись, а брови от испуга сошлись к переносице.

— Матерь Господня! Это она! Призрак явился за мной! Господи, помоги мне… Кто-нибудь!

Он перекрестился, отшатнулся назад и тут же свалился со стула. Оттавиано с Филиппо бросились ему на помощь.

Братья поддерживали его под локти, герцог силился встать на ноги и вопил:

— Уведите ее отсюда!

Я поднялась, не стала сопротивляться, когда стражники подхватили меня под руки, а позволила вытолкать себя в поспешно отпертые двери и швырнуть на холодный, жесткий пол мраморной галереи. Сидя там, я осторожно дотронулась пальцем до губы, которая уже сильно распухла. Проведя по ней языком, я ощутила вкус крови и мрачное удовлетворение.

Когда я вернулась из покоев герцога, Бона сидела перед камином вместе с Катериной и Кьярой. Я понимала, что из-за карт она считает меня предательницей, однако герцогиня вскрикнула, бросилась ко мне и обняла. Я тоже обхватила ее за плечи, стараясь утешить. Когда Бона поняла, что со мной не случилось ничего непоправимого, она разрыдалась от радости.

Честно говоря, я удивилась, застав тут же Катерину, причем в необычайно подавленном состоянии. Но она быстро сообразила, что я, можно сказать, цела и невредима, и сейчас же приободрилась. Пока Франческа ходила вниз за куском сырого мяса, чтобы приложить его к моему синяку, Бона силой усадила меня перед камином и принялась осторожно промокать платком сочащуюся кровь. Она так и не собралась с духом, чтобы спросить, как обошелся со мной ее муж, но Катерина, усевшаяся на соседний стул, не стала ходить вокруг да около.

— Так что, король появился? — поинтересовалась она.

Бона, Кьяра и я посмотрели на нее с недоумением.

— Король, — настаивала Катерина. — Тот, с мечом. Моему отцу уже выпадала карта с ним, когда у нас гостил Лоренцо. Она снова ему досталась? Или его теперь ждет иное будущее?

Бона поджала губы и заявила с нетипичной для нее резкостью:

— Нельзя задавать такие дерзкие вопросы. Дай Дее отдохнуть. Она устала и достаточно натерпелась сегодня.

Катерина не обратила на ее слова никакого внимания и развернулась ко мне всем телом.

— Должно быть, предсказание оказалось не слишком обнадеживающим, иначе он не ударил бы тебя.

Бона была права: я устала от секретов и лжи. Испуг Галеаццо породил во мне странное ощущение собственной силы. Плевать, какое наказание меня ждет, это уже безразлично. Я сказала правду и явно попала в цель, поэтому теперь не собиралась останавливаться на полпути.

— Король был, — сказала я невнятно из-за прижатого платка и распухшей губы. — Только он появился внутри другой карты, называемой Башней.

— А что это значит? — Катерина с живостью придвинулась ближе.

— Гнев Господень скоро уничтожит твоего отца, — проговорила я ровно, стараясь не обращать внимания на испуг Боны.

— Когда? — Катерина замерла, ее глаза ярко заблестели.

— Я не стану этого слушать, — перебила Катерину Бона. — Предсказание будущего — явный грех, скверна!.. Зачем Господь допустил, чтобы ты увидела эти проклятые карты! Как ты посмела взять их?

— Скоро, — ответила я Катерине, герцогине же сказала: — Простите меня, ваша светлость. В последнее время мой разум как будто не принадлежит мне.

Бона принялась креститься. Я поняла, что она вот-вот разрыдается, поэтому умолкла и не отвечала на дальнейшие расспросы Катерины.

Ее светлость больше не заговаривала о картах, взятых мною без разрешения, однако с этого момента стала относиться ко мне с явственно ощутимой холодностью. Я обокрала ее и не была прощена.

В первый день Рождества в домовой церкви служили три мессы. Традиция требовала, чтобы на них присутствовал Галеаццо и все его придворные. Но я пропустила первую мессу, потому что плохо спала из-за распухшей губы, и Бона велела мне полежать еще, когда остальные уже встали.

На оставшихся двух службах и пышном пиру я присутствовала, но надела черную вуаль, чтобы прикрыть разбитую губу, и почти ничего не ела и не пила. Когда начались танцы, я вернулась в комнату Маттео, опять попыталась расшифровать главы маленькой книжки из седельной сумки, но снова безуспешно. Еще меня волновала судьба гадальной колоды, которая осталась на столе у герцога и его братьев, однако спросить Бону я не осмелилась.

Следующий день был посвящен святому Стефану, первому христианскому мученику. По этому случаю герцога ждали на мессе в церкви Санто-Стефано, расположенной в юго-восточной части города, неподалеку от замка. Обычно теплый, Милан был в эту зиму во власти таких морозов, каких не помнили старожилы. За ночь ледяная буря покрыла весь город гладкой коркой, затем повалил колючий мелкий снег, но яростный ветер прогнал тучи, и утром деревья, кусты и крыши уже сверкали под солнцем.

Когда я встала и надела траурное платье, за окном завывал ветер. Быстро взглянув в большое ручное зеркало герцогини, я увидела, что опухоль на верхней губе спала, но кожа все равно багровая, а в том месте, где она едва не лопнула, образовалась темно-красная короста. Я снова опустила на лицо темную вуаль. Полог над кроватью Боны был задернут, ночью герцогиню рвало, поэтому все мы, я, Франческа и остальные горничные, решили ее не будить, а сообщить герцогу, что госпожа заболела. Ветви деревьев за окном согнулись под грузом льда до самой земли и стонали от каждого порыва ветра. Я думала, что весь двор, включая Галеаццо с его великолепным хором, откажется в такую погоду от службы и почтит святого Стефана здесь, в замке.

Но я ошиблась. Спустя час после того, как мы сообщили герцогу о болезни госпожи, в комнату Боны ворвалась Катерина, прелестное лицо которой пылало румянцем и было мокро от слез. Ее мать, Лукреция Ландриани, одна из самых любимых и плодовитых фавориток герцога, остановилась в дверях, чтобы своим присутствием не оскорбить герцогиню.

— Я туда не хочу! — воскликнула Катерина с порога и надула губы.

На ней было легкое платье из белого муарового шелка, скромно отделанное малиновым бархатом и украшенное золотыми бусинами, длинные локоны уложены в сетку для волос, усыпанную алмазами и рубинами.

— Где госпожа герцогиня? Мне надо с ней поговорить!

— Герцогиня больна, мадонна Катерина, ее нельзя беспокоить, — предостерегающе произнесла я.