Дети нашей улицы - Нагиб Махфуз

У ворот нашего квартала стоит кофейня Хасана.

Время от времени пронзительно орали коты, то ли дравшиеся за еду, то ли соперничавшие за кошку. Голос поэта дрогнул, когда он запел: «И крикнул Адхам Кадри в лицо: Что ты сделал с братом своим?». В этот момент в кругу света, который отбрасывал фонарь при входе в кофейню, появился Заклат. Он возник так внезапно, будто отделился от тьмы. Заклат стоял, нахмурившись, бросая всем вызов, ненавидящий и ненавистный. Глаза его горели злостью, а кулаки угрожающе сжимали дубинку. Он обвел посетителей кофейни тяжелым высокомерным взглядом, словно надоедливую мошкару. Слова застряли у поэта в горле, Далма и Атрис вмиг протрезвели, Даабас и Али Фаванис перестали перешептываться. Абдун застыл на месте. Рука Хамдана нервно сжала мундштук кальяна. Наступила гробовая тишина.

Затем началось копошение. Те из присутствующих, кто не принадлежал семейству Хамдан, в спешке покинули кофейню. Пришедшие со всех районов надсмотрщики — Кодра, аль-Лейси, Абу Сарии, Баракат и Хамуда — выстроились стеной за спиной Заклата. Новость, как грохот рухнувшего дома, мгновенно прокатилась по улице. Люди пооткрывали окна. Сбежались и стар и млад, кто посочувствовать, кто поглумиться. Первым молчание нарушил Хамдан. Приняв позу радушного хозяина, он заговорил:

— Добро пожаловать защитнику нашей улицы господину Заклату!

Заклат пропустил это мимо ушей. Он будто ничего не слышал и не видел, только испепелял всех злобными взглядами.

— Чей этот дом? — спросил он низким голосом своих подельников.

И хотя вопрос был обращен не к Хамдану, он ответил:

— Нас охраняет Кодра.

Заклат с насмешкой обратился к Кодре:

— Ты работаешь с Хамданами?

Низкорослый, плотный, с задиристым выражением лица Кодра сделал шаг вперед:

— Я защищаю их ото всех, кроме тебя.

Заклат с омерзением улыбнулся:

— Не мог найти другого квартала, тут ведь одни бабы?! — и крикнул всем, кто находился в кофейне: — Бабы! Потаскухины дети! Вы не знали, что у вас есть охрана?

Хамдан побледнел.

— Господин Заклат! У нас с вами никогда не было проблем.

— Заткнись, негодный старик! Перестань разыгрывать спектакль! Ты как обошелся со своим господином?! Напал на него!

— Никто на него не нападал. Мы пришли к господину управляющему с жалобой.

— Вы слышали, что сказал этот сукин сын? Ты, забыл, Хамдан, чем занималась твоя мать? Никто не выйдет отсюда живым, пока не скажет в полный голос «Я баба!»

Заклат резко замахнулся дубинкой и со всей силы опустил ее на стол. Стаканы, чашки, ложки, блюдца, банки с кофе, чаем, сахаром, корицей и имбирем — все разлетелось. Абдун отпрыгнул с испугу назад, споткнулся и опрокинул стол. В этот момент Заклат врезал Хамдану по лицу, тот потерял равновесие, рухнул прямо на кальян и расколол его. Заклат снова поднял дубинку с криком:

— Не бывает преступления без наказания, сукины дети!

Даабас схватил стул и швырнул им в большой фонарь. Фонарь разбился, и прежде чем Заклат успел ударить по зеркалу, висевшему на стене позади стола, стало темно. Тамархенна заголосила, женщины семейства Хамдан завизжали в окнах. Квартал взвыл, как собака, побиваемая камнями. Как одержимый, Заклат колотил все подряд, нанося удары по людям, мебели и стенам. Крики о помощи сливались со стонами. Повсюду метались силуэты, налетая друг на друга. Голос Заклата гремел как гром:

— Разойтись и сидеть по домам!

Все бросились выполнять: и люди из рода Хамдан, и остальные. Был слышен только топот убегающих ног. Аль-Лейси принес фонарь и осветил Заклата с окружавшими его надсмотрщиками. Крутом было пусто и тихо, только где-то причитали женщины.

— Побереги силы! Мы сами проучим этих тараканов, — сказал Баракат.

— Если хочешь, мы сотрем Хамданов в пыль под копытами твоего коня, — добавил Абу Сарии.

— Если ты поручишь мне преподать им урок, то исполнится мое заветное желание — послужить тебе, — сказал Кодра.

Из-за двери раздался голос Тамархенны:

— Всевышний покарает обидчика!

— Тамархенна! — крикнул ей Заклат. — С кем из мужчин рода Хамдан ты еще не согрешила?

— Господь рассудит! Хамданы господа на…

Не успела Тамархенна договорить, как чья-то рука зажала ей рот.

Заклат громко, чтобы слышали все Хамданы, обратился к своим надсмотрщикам:

— Если кто-то из Хамданов высунет нос на улицу, не щадить!

— Кто возомнит себя мужчиной, пусть только попробует выйти, — угрожающе проговорил Кодра.

— А женщины? — спросил Хамуда.

— Заклат не связывается с бабами, — резко ответил Заклат.

Наступил день, и ни один из Хамданов не показался на улице. Надсмотрщики расселись следить за дорогой около кофеен, каждый на своем участке. Заклат время от времени проходил по улице. Люди спешили приветствовать его лестью: «Лев среди мужчин! Защитник нашей улицы!», «Благослови тебя Господь, лучший из мужчин, сбивший спесь с Хамданов!», «О силач Заклат, проучивший этих гордецов Хамданов!» Но Заклат на лесть не отвечал.

«Aль-Габаляуи! Неужели тебе по сердцу то беззаконие, которое здесь творится?!» — спрашивал про себя Габаль, лежа у скалы, за которой, по преданиям, Кадри уединялся с Хинд и где был убит Хумам. Он смотрел на клонившееся к закату солнце, исчезающее в дымке. Габаль был не из тех, кому нравилось одиночество, да и возможности у него такой не было, но в последнее время он чувствовал непреодолимое желание быть одному. Возможно, потому, что до глубины души был потрясен историей рода Хамдан. Возможно, потому, что здесь, в пустыне, никто его не упрекал и не обвинял, никто не кричал из окна, когда он проходил мимо: «Предатель рода! Подлец!» Здесь он не слышал своего внутреннего голоса, который твердил: «Нельзя устроить жизнь за счет других!» Хамданы приходились ему родней. Из этого рода были его отец и мать. Они похоронены в их семейном склепе. Как же они сейчас унижены! У них отобрали все! И кто?! Его благодетель, человек, чья жена вытащила его из грязи и ввела в круг людей из Большого Дома. Улицей управляют с помощью страха. Стало привычным, что Хамданы заперты в своих домах, как в тюрьме. После того как из Большого Дома изгнали Адхама и Умайму, на улице не было ни одного мирного или справедливого дня. Ты разве не знаешь об этом, аль-Габаляуи? Если твое молчание затянется, будет еще хуже. До каких пор ты будешь в стороне, аль-Габаляуи? Мужчины сидят по домам как заложники, а женщин осыпают оскорблениями. Я же молча терплю этот позор. Удивительно, что люди в этом квартале еще способны улыбаться. Но чему они улыбаются? Они приветствуют победителя, кем бы он ни был, пресмыкаясь перед любой силой. Падают на колени перед занесенными дубинками, пряча ужас глубоко внутри. Даже еда в нашем квартале приправлена бесчестием. И никто не знает, когда наступит его черед испытать на себе тяжесть дубинки. Габаль поднял голову к небу. Оно молчало, будто дремало. По краям плыли облака, последний коршун скрылся из виду. Прохожие уже не появлялись, наружу выползали насекомые. Вдруг поблизости Габаль услышал, как кто-то низким голосом прокричал: «Стоять, потаскухин сын!» Габаль очнулся от своих мыслей и вскочил на ноги, стараясь припомнить, где он уже слышал этот голос. Он обогнул скалу Хинд и увидел человека, в страхе убегающего от преследователя, который вот-вот его догонит. Габаль напряг зрение и узнал в спасающемся Даабаса, а в его преследователе надсмотрщика Кодру. Он мгновенно понял, что происходит. С тревогой он следил за погоней. Они приближались. Кодра сравнялся с Даабасом и схватил его за плечо. Оба остановились, тяжело дыша.