Рассвет костяной волшебницы - Кэтрин Парди

костяным ножом Аилессы пронзила сердце золотого шакала, серпом Одивы обезглавила степную гадюку, а сейчас копьем – оно тоже принадлежало матери? – пронзила бок благородного оленя.

Я осматриваю животное передо мной. Величественный олень с шестнадцатью отростками на рогах. Несомненно, король этого леса. И теперь он мертв. Да я практически выпотрошила его, поддавшись ярости. Не плачь, Сабина. Я не нежное дитя матери и не хрупкая сестра Аилессы. Я стала кем-то больше, чем вторая по рождению и силе. Я – matrone. И заслужила эту жертву.

Я разрезаю ладонь, на которой уже есть четыре шрама от полученных благодатей. А затем обхватываю окровавленной рукой рога благородного оленя. Волна новых благодатей из отваги и горделивости наполняет тело… и именно это становится последней каплей.

Из груди вырывается низкий стон, и я падаю на колени. Я украла жизнь сильного и благородного животного. Принесла его в жертву, как моя мать поступала с тысячами душ.

Я опускаю взгляд. На мне все так же платье для Переправы и нет обуви. Именно так я заснула в Шато Кре. Но теперь одежду покрывают пятна крови и грязи.

«Ты же спишь, Сабина. Тебе это снится».

Я открываю глаза – нет, они и были открыты, – и ничего не меняется. Я все еще стою на коленях рядом с убитым оленем, а на платье багровые пятна.

К горлу подступает жгучая тошнота. Может, я и спала, когда разговаривала с матерью. Но сейчас точно не сплю. И совершила пятое убийство.

К добру это или нет, но я собрала пять костей благодати.

12. Бастьен

Я ныряю в узкий переулок. Рана горит, легким не хватает воздуха, а голова кружится от яда гадюки. Merde, где же моя спокойная жизнь? Большую часть жизни я тренировался, чтобы сразиться с могущественными Костяными волшебницами. А теперь едва могу убежать от двух заурядных гвардейцев.

– Он свернул в тот переулок! – кричит один из них.

Из горла вырывается стон. Нужно сбросить этот хвост. Они патрулировали шахты рядом с замковым колодцем. И я никак не ожидал, что гвардейцы бросятся за мной в погоню, но они оказались упрямее толпы Скованных.

Я запрыгиваю на бочку и взбираюсь по бельевым веревкам на уровень третьего этажа, а затем разрубаю их мечом. Мокрая одежда и веревки падают на гвардейцев, и они с проклятиями сбрасывают их с себя.

Забравшись в открытое окно, я оказываюсь в квартире пожилой женщины, которая замешивает тесто, а затем бегу к дверям. В коридоре мое внимание сразу привлекает шаткая лестница. Я взбегаю по ней, перепрыгивая через две ступеньки, подгоняемый криками гвардейцев снизу. Они уже в здании.

Дверь на верхней площадке я открываю пинком. И тут же оказываюсь на крыше. В четырехстах метрах отсюда виднеются осыпающиеся шпили часовни Дю Повр. Мне уже не добраться до квартиры Бердин, поэтому я решаю бежать к развалинам.

Из-за гвардейцев я изначально убежал в противоположную от района публичных домов сторону. И сейчас нахожусь в западной части Довра, в районе бедняков.

Гвардейцы забираются на крышу. Я разгоняюсь изо всех сил, прикидывая расстояние до следующей крыши. Мне ни за что не допрыгнуть до нее. Я оглядываюсь по сторонам в поисках деревянной доски, куска веревки или… флагштока. Засунув меч за пояс, я сворачиваю к флагштоку и выдергиваю его из подставки. А затем, не теряя времени на то, чтобы сорвать флаг Довра с изображением солнца, бегу к краю крыши.

Изначально я планировал использовать его как шест, но внезапно проснулся инстинкт самосохранения. Поэтому кладу мачту между крышами, словно мостик, а затем ползу по ней, крепко обхватив руками. Вот только для этого требуется больше сил, чем казалось. Руки пульсируют от напряжения. Пальцы дрожат. А мачта трясется из стороны в сторону.

«Давай, Бастьен».

Топот шагов гвардейцев звучит все ближе. А я почти добрался до соседней крыши. Мачта дергается. Видимо, они схватились за другой конец. Я отталкиваюсь и прыгаю на соседнее здание, отчего мачта летит в переулок.

Я цепляюсь за край, стараясь не обращать внимания на боль от удара. А затем, тяжело дыша, забираюсь на крышу. Гвардейцы громко проклинают меня, поэтому я медленно поднимаюсь на ноги и отвешиваю им поклон.

– Неплохо повеселились, парни. Надеюсь, мне и в следующий раз повезет.

Но как только отворачиваюсь от них, усмешка исчезает. Я прижимаю руку к спине и морщусь. Рана вскрылась и начала кровоточить. Merde.

Я направляюсь к заброшенной церкви. Слава богам, все последующие крыши расположены ближе, чем две первые. Мне нужно где-нибудь передохнуть.

Проскользнув внутрь часовни, я пробираюсь к нише за алтарем. Потертый коврик загнут, но дверь люка закрыта. Подавив приступ беспокойства, я убираю его и спускаюсь под землю.

Найти фонарь, который обычно держу здесь, не удается, поэтому я зажигаю свечу и открываю дверь, которая ведет в катакомбы и мое тайное убежище.

Выложенные костями коридоры вскоре приводят меня к старому известняковому карьеру. После смерти отца это место на два года стало мне домом. После встречи с Марселем и Жюли я редко приходил сюда, а если и возвращался, то один. Здесь хранится все, что принадлежало моему отцу. Вернее, все, что мне удалось спасти. Городские власти продали с аукциона его самые ценные вещи, чтобы покрыть долги. Денег на похороны не осталось, поэтому его тело бросили в безымянную братскую могилу. Мне не хочется думать, что он лежит там, поэтому и представляю, что часть его покоится здесь.

Я спускаюсь по лестнице в стене двенадцатиметрового провала. Когда отец не мог покупать известняк, он приезжал сюда, чтобы добывать его самостоятельно, а я частенько ходил за ним по пятам и составлял компанию. Он рассказывал мне истории о Старой Галле в промежутках между ударами молотка о долото. Тогда мне казалось, что это всего лишь сказки. Наверное, отец тоже так считал, иначе вряд ли бы стал рассказывать мне о Костяных волшебницах. Хотя он многого о них не знал. Да и я тоже, несмотря на то что мы с Марселем и Жюли специально искали информацию о них. Но ничего из этого не подготовило меня к встрече с Аилессой.

Грудь резко сжимается от боли, не давая вздохнуть. Аилесса… Я опускаю лоб на одну из перекладин лестницы, а затем закрываю глаза и вижу ее прекрасное лицо. Вновь ощущаю наш последний поцелуй, который она подарила мне у колодца. Мне до сих пор не верится, что она осталась. Не верится, что я оставил ее. Но это не означает, что