Обсидиановая бабочка - Лорел Гамильтон

- А почему нет? - спросил он.

Я открыла рот, уверенная, что у меня есть ответ, нооказалось, что хоть убей, а я не знаю, что сказать. Почему не закрутить сдругими? Потому что и без того люблю двух мужчин, и это уже слишком много,чтобы еще добавлять. Да, но каково было бы с человеком, который всего лишьчеловек? Кто не будет пытаться использовать меня для усиления своей власти, какЖан-Клод. И Ричард, и Жан-Клод жались к моей человеческой сущности, как кпоследнему огню в мире, когда все остальное уже - лед и тьма. Особенно цеплялсяза это Ричард - вроде бы как подруга-человек возвращала ему самому статусчеловека.

Хотя в последнее время спорный был вопрос, насколько ячеловек. По крайней мере Ричард был человеком, пока не стал вервольфом.Жан-Клод был человеком, пока не стал вампиром. Я впервые увидела душу в десятьлет, это было на похоронах моей двоюродной бабушки. Первого своего мертвеца яподняла случайно в тринадцать лет. Из всех троих я одна никогда не былачеловеком до конца.

И каково оно будет - встречаться с "нормальным"?Хочется ли мне знать? И я с потрясением поняла: да, хочется. Мне хотелось пойтина нормальное свидание с нормальным мужиком и делать то, что нормально, хотьраз, хоть временно. Я была любовницей вампира, подругой вервольфа, королевойзомби, а последний год я стала изучать магию ритуалов, так что можете сюдадобавить - ученицей ведьмы. Странный и жутковатый был год даже для меня. Яобъявила перерыв в романах с Ричардом и с Жан-Клодом, потому что мне нужно былопередохнуть. Они меня подавляли, и я не знала, как это прекратить. И какой вредбыл бы от одного свидания с кем-то другим? Что, мир после этого рухнет мне наголову? Наверное, нет, но сам факт, что я в этом не уверена, означал, что мненадо бежать подальше от Рамиреса и любого симпатичного парня, который меняпригласил бы. Я должна была бы сказать "нет" и сказала бы"нет". Так почему же в каком-то уголке души вертелось "да"?

Только когда Эдуард стал уже искать место на каменнойпарковке за "Лос-Кватес", я догадалась, что это мексиканскийресторан. Название должно было подсказать, но я не обратила внимания. Если моямать и любила мексиканскую еду, то прожила она слишком недолго, чтобы передатьэту любовь мне.

Блейк - английская фамилия, но до того, как мой прадедпрошел Эллис-Айленд, она звучала как Блекенштейн. Мое представление онациональной кухне - это шницель по-венски и квашеная капуста. Человеку с моимотношением к мексиканской и юго-западной кухне в эту часть страны попадать нерекомендуется.

Задний вход вел в длинный темноватый коридор, но в самомресторане было светло от белых отштукатуренных стен: светлые драпри на стенах,яркие вымпелы с потолка и повсюду связки сушеного чили. Очень туристское место,а это обычно значит, что еда вряд ли подлинная или очень хорошая. Но большинствопосетителей были латиноамериканцы, а это внушало надежду. Если рестораннравится соответствующей этнической группе, еда будет настоящей и вкусной.

К нам подошла женщина испанского вида и предложила нампройти к свободному столику. Эдуард улыбнулся и ответил:

- Спасибо, но я вижу людей, которые нас ждут.

Я посмотрела в ту сторону и увидела в кабинке Донну с двумядетьми - девочкой лет пяти-шести и мальчиком лет этак двенадцати-тринадцати.Чутье ли сработало, но я готова была поспорить, что меня сейчас представят еедетям. Представят потенциальным приемным детям Эдуарда. Как вам это? По мне -так не очень.

Донна встала и улыбнулась Эдуарду такой улыбкой, что любойдругой растаял бы на месте. Не в сексе было дело, хотя он тоже отражался в этойулыбке. Она излучала тепло, полное доверие, на которое способна лишь настоящаялюбовь. Такая первая романтическая любовь может прожить недолго, но если онаостается - ой-ой-ой! Я знала, что Эдуард, наверное, смотрит на нее такими жеглазами, но это было не взаправду. Не от души. Он лгал глазами - искусство,которому я научилась только недавно и слегка жалела, что научилась. Одно дело -знать, как надо врать, но чтобы при этом глаза не говорили, что верить тебенельзя... Бедная Донна, ей с нами обоими иметь дело.

Девочка метнулась из кабинки и побежала к нам, расставивруки, каштановые косы мотались взад-вперед. Она радостно взвизгнула"Тед!" и бросилась к нему в объятия. Эдуард подхватил ее и подбросилк потолку. Она засмеялась радостно и громко, как обычно смеются дети, будтовесь мир от них сочится радостью. Потом мир учит их смеяться тише, спокойнее -всех, кроме тех, кому очень повезет.

Мальчик только смотрел на нас. Такие же темно-каштановые,как и у сестры, волосы, только коротко стриженные, вихрами нависающие надглазами. А глаза были карие, темные, недружелюбные. Эдуард сказал, что мальчикучетырнадцать, но он был из тех детей, которые с виду выглядят младше. Он мог былегко сойти за двенадцатилетнего. С угрюмым и сердитым видом мальчик смотрел,как обнимаются Донна и Эдуард, и девочка при этом оставалась на руках уЭдуарда, так что объятие было семейным. Эдуард что-то шепнул на ухо Донне,отчего она засмеялась и отодвинулась, покраснев.

Он перебросил девочку на другую руку и спросил:

- Как наша самая лучшая девочка?

Она захихикала и стала высоким возбужденным голосом что-торассказывать, какую-то долгую и сложную историю, где фигурировали и бабочки, икошка, и дядя Раймонд, и тетя Эстер. Я так поняла, что это соседи, которым ееднем подкидывают.

Мальчик обратил свой враждебный взгляд с Эдуарда на Меня. Онбыл так же хмур, но глаза из злых стали любопытными, будто я оказалась совсемне такая, как он ожидал увидеть. Мужчины любого возраста часто на меня таксмотрят. Я, не обращая внимания на протокол счастливой семьи, протянула руку.

- Я Анита Блейк.

Он взял мою руку неуверенно, будто ему не часто предлагаютрукопожатие. Действительно, пожал он ее неуверенно - практики не хватало, носказал:

- Питер. Питер Парнелл.

- Рада познакомиться, - кивнула я. Хотела еще добавить, чтоего мать рассказывала о нем много хорошего, но это было бы не совсем правдой, аПитер мне показался одним из тех, кто уважает правду.

Он неопределенно кивнул, стреляя глазами в сторону матери иЭдуарда. Ему это не нравилось, совсем не нравилось, и я его понимала. Япомнила, какое у меня было чувство, когда отец привел домой Джудит. Ипо-настоящему так и не простила отца за то, что он женился на ней всего черездва года после смерти матери. Я еще не отгоревала, а он построил себе новуюжизнь и снова был счастлив. Я ненавидела его за это, а Джудит ненавидела ещебольше.

Будь даже Эдуард Тедом Форрестером на самом деле и будь унего честные намерения, ситуация была бы трудной. А так она была вообщехреновой.

Бекки была одета в яркий желтый сарафан с ромашками, вкосички были вплетены желтые ленты. Рука, которой она зажимала себе рот, чтобыподавить смех, была младенческой и мягкой. Она смотрела на Эдуарда как навосьмое чудо света. И я в этот момент его ненавидела, ненавидела за то, что онможет так глубоко обманывать ребенка и не понимать, что этого нельзя делать.