Князь сердца моего - Елена Арсеньева

– Вы сожгли Москву, чтобы наша армия подохла там с голоду, –с ненавистью прошипел Моршан. – А мы сожжем ваш корабль, эту надежду старикаКутузова, а заодно устроим хороший костер в этом паршивом русском городе. Выведь, кажется, говорите: «Нижний – брат Москвы ближний»? Ну так оба братаобратятся в пепел.

Ангелине его угрозы казались сущей нелепостью: как это –трем французам сжечь целый город?! И тут она услышала стон Меркурия:

– Баллон... баллон наполнен горючим газом!

«Ну и что?» – хотела спросить Ангелина, которая даже ислова-то «газ» отродясь не слыхала, однако в голосе Меркурия звучал такой ужас,что ее тотчас же забило мелкой неудержимой дрожью.

– Да, мы знаем, что сегодня Дружинин намерен увести аппаратЛеппиха в Санкт-Петербург. К подъему шара все готово. Да вот!.. – Голос Моршанавдруг сорвался на хрип: – О Пресвятая Дева Мария! Я не мог и вообразить...

Он умолк, околдованный зрелищем, которое внезапно открылосьперед ним.

В безоблачно-ясном темно-синем небе, под огромным белымдиском луны вдруг возвысился над землею огромный шар и завис, едва подрагиваяот легчайшего прохладного ветерка, словно красуясь перед всем миром своимиокруглыми боками, на которых серебряно играли лунные блики, – рвущийся ввышину, прекрасный, живой, невообразимый летучий зверь!

Безмолвие владело крепко спящим городом, и Ангелина сдетской обидою подумала вдруг, что завтра никто, даже дед, даже княгиняЕлизавета, не поверит ее рассказам. Чтобы поверить, надо увидеть своимиглазами, а завтра воздушный корабль уже будет далеко...

О Господи, но наступит ли завтра?

Она невольно застонала, и, как громкое эхо, ей отозвалсякрик Меркурия:

– Капитан! Уводите корабль! Скорее! Ско...

Он не договорил, и Ангелину обожгла мысль, что крик его могбыть не услышан, не понят... И тут почти тотчас же невдалеке послышалисьторопливые шаги и голос Никиты:

– Ангелина! Где ты?!

– Молчать! – прохрипел Моршан, и ледяное дуло уткнулось вгорло Ангелины. – Молчать, не то – смерть!

Меркурий рванулся... Потом резко, коротко просвистела сабля,и горячие капли обожгли руку Ангелины.

Острый, пряный запах крови вдруг ударил в ноздри, тошнотаподкатила к горлу... И никогда, даже впоследствии, не могла Ангелина распознатьнаверняка, явью или кошмаром помраченного рассудка было то, что она увидела вследующее мгновение.

Из густой тени забора выкатился какой-то круглый предмет,тускло блеснули остекленевшие глаза и оскаленные в предсмертном крике зубы, апотом – о Господи! – обезглавленный Меркурий рванулся на яркий лунный свет,воздев руки, словно взывая о помощи, сделал три неверных шага... И рухнул,успев и мертвый предупредить об опасности товарищей.

Ангелина еще успела услышать стук его тела, тяжело павшегона деревянные мостки, и этот звук слился в ее ушах с многоголосым крикомужаса... Все замелькало в глазах, шар взмыл, заслоняя собою луну... А потомземля и небо поменялись местами, и для Ангелины настала темная, беспросветнаяночь беспамятства.

Минуло более месяца. На дворе стоял октябрь, и угрожающийпризрак бесконечной русской зимы уже не таился за низкими серыми тучами, асделался явью. Несколько раз выпадал снег, который уже и не таял; однообразнымбелым покрывалом сровняв и ухабы, и берега неширокой речонки, укрыл тушиоколевших лошадей, и замерзшие трупы, и проселочную дорогу, по которой медленнотянулась длинная колонна; и сторонний наблюдатель мог бы подумать, что сошел сума или оказался на пути в чистилище, ибо путники сии напоминали призраков всехвремен, народов и сословий. Рядом с шелковыми, всевозможных цветов шубами,отороченными дорогими русскими мехами, брели пехотные шинели и кавалерийскиеплащи. Головы путников были обмотаны платками всех цветов – оставалась лишьщелочка для глаз. Тут и там мелькала шерстяная попона с отверстием посерединедля головы, ниспадавшая складками к ногам. То были кавалеристы, ибо каждый изних, теряя лошадь, сохранял попону; эти лохмотья были изорваны, грязны,прожжены. Теплая одежда стала едва ли не главным мерилом ценностей в томлюдском скопище, что еще недавно называлось великой и непобедимой французскойармией. Теперь в этой армии не осталось ни наград, ни чинов, ни званий.Невозможно было отличить генералов и офицеров; как и солдаты, они надели насебя что под руку попалось. Их всех – командиров и рядовых – перемолола Россия.

Наполеон полагал, что занятие Москвы не замедлит привести кмиру, условия которого будут продиктованы им самим. Эта мысль страшнобеспокоила Кутузова: извещая императора Александра об оставлении Москвы,русский главнокомандующий особенно настаивал на том, чтобы не вступать впереговоры с врагом. И Александр доказал, что умел быть твердым, когда хотел.Он готов был удалиться даже в Сибирь, лишь бы не вступать в переговоры сНаполеоном.

Ну что же, француз утешался тем, что если не получил мира,то получил Москву! Однако этот богатый город с большими запасами продовольствияи удобными квартирами вобрал в себя вражескую армию, как губка – воду, и болеемесяца держал Наполеона в полном бездействии. А русской армии как воздух быланужна эта передышка.

За это время в ходе войны без каких-либо заметных событийпроизошел перелом – так трофей превратился в ловушку.

Вялое продвижение тех, кто составлял некогда гордостьФранции, было внезапно нарушено взрывом, разметавшим по белому снегу кровавыеклочья.

Толпа заметалась. Пешие кинулись врассыпную.

Молодой драгун, давно растерявший и остатки былого блеска, ивсе свои честолюбивые мечты, но сумевший сберечь коня, а вместе с ним – инадежду на спасение, сейчас изо всех сил пытался усмирить обезумевшее от страхаживотное. Гнедой плясал под ним, крутился как угорелый, норовя затащить туда,где кучно ложились ядра. Едва справившись с конем, драгун дал ему шпоры и вдругпочувствовал, как кто-то вцепился в его ногу мертвой хваткой.

Оливье де ла Фонтейн (так звали молодого драгуна) уже готовбыл освободить себя ударом сабли от этого опасного объятия, как вдруг увиделмолодого человека, одетого в лохмотья. Волочась на коленях за всадником иустремив на него свои горящие глаза, тот восклицал:

– Убейте меня, убейте меня, ради бога!