В поисках построения общего языкознания как диалектической системы - Алексей Федорович Лосев

определение функции не есть просто обобщение эмпирически данных родственных звуков, но это особая их сущность, которая уже далеко выходит за пределы отдельных звучаний и определяется той или иной морфной позицией.

Таким образом, функция у М.В. Панова как бы тоже имеет свою собственную субстанцию, как и реальное звучание; но субстанция эта есть субстанция чисто смысловая, неделимая и нерасчленимая, однако в то же самое время играющая роль разделения и расчленения. А это значит, и вообще оформления целого ряда реально звучащих и уже чисто перцептивных звуков[149].

г) В заключение нашего раздела о фонемном функционализме мы позволим себе кратко сформулировать сущность принципа функции, который фактически всегда использовался самими фонологами, но, судя по обширным материалам прошлого, никогда не формулировался ими философски. При этом мы спешим заверить, что такое отсутствие философии в период зарождения и восхождения фонологии нужно считать явлением не отрицательным, но в высшей степени положительным, поскольку фонологи всегда занимались именно самим языком, а не философией. И если они приходили к тем же выводам, которые мы должны находить в передовых философских теориях, то это свидетельствует только о том, что в своих чисто языковых обобщениях фонологи были на высоте современных научно-философских требований.

Если попытаться дать определение самого принципа фонемной функции, то нужно будет сказать, что она есть смыслоразличительная, т.е. чисто смысловая, данность. Будучи фактически основанной на эмпирических наблюдениях, она, взятая сама по себе, в смысловом отношении вполне самостоятельна. Функция, во-первых, основана сама же на себе, т.е. она самообоснованна. Во-вторых, теория функции делает свои выводы при помощи своих же собственных, т.е. чисто смысловых и вполне имманентных соотношений. Функция, таким образом, не только самообоснованна, но и самодоказательна. И, в-третьих, она не преследует никаких целей, кроме как проявления и выражения самой же себя. Она, следовательно, не только самообоснованна, не только самодоказательна или, вообще говоря, самодеятельна, но и самодовлеюща.

Можно ожидать, какой переполох вызовет такое определение функции среди эмпириков и позитивистов. Но этот переполох объясняется только отсутствием диалектического понимания предмета. Никакая смысловая значимость, никакая умность или сверхумность, никакая идеальность или отрешенность не страшны для диалектики, которая, хотя и различает идею и материю, тем не менее в конечном счете мыслит их как нечто целое и нераздельное.

И если кто станет отрицать такую теорию функции, он должен будет отрицать значение и самой обыкновенной таблицы умножения, которая, хотя и возникла на почве бесконечных фактических обобщений, но фигурирует так, что нет никакой возможности сводить ее на какие-нибудь определенные вещественные данности.

Если мы говорим, что дважды два – четыре, а дважды четыре – восемь, то мы имеем в виду не камни или деревья, не яблоки или карандаши, а делаем эти свои утверждения совершенно независимо ни от каких вещей. Таблице умножения, конечно, нужно еще научиться, и здесь для ребенка большой труд. И тем не менее сама-то таблица умножения в своем смысловом содержании не рождается, не растет, не расцветает, не болеет и не гибнет. И вообще, таблица умножения – вне возраста. А если кто-нибудь скажет, что таблица умножения все-таки основана на вещах, то это вовсе не будет возражением, потому что мы тоже говорим, что таблица умножения основана на вещах. Только при этом мы добавляем еще то, что такая возникающая из вещей таблица умножения никакого отношения по своему смыслу не имеет ни к каким чувственным или нечувственным вещам. А если таблица умножения и всерьез находится в постоянном движении и изменении, как и все вещи, тогда всегда может оказаться, что дважды два не четыре, а пять.

Можно сказать, что отрицающий чисто смысловую значимость функции просто не знает математики и математической механики. Ведь когда математик решает свои сложнейшие уравнения, он ни о какой материи не думает, а старается только соблюдать чисто имманентную взаимозависимость чисел или величин. И тем не менее оказывается, что именно благодаря такого рода «заумным», с точки зрения позитивистов, уравнениям только и можно представить себе движение солнечной системы и, в частности, предсказывать положение тех или других светил в то или иное время с точнейшим указанием соответствующих точек на небесном своде. Кто и здесь станет отрицать объективную значимость чисто смысловых, т.е. чисто идеальных, математических операций, тот, очевидно, вообще принимает идею за какую-то мертвую глыбу и для практики отрицает значение всякой теории. Но практика, лишенная теории, есть анархия, а понимание идеи как мертвой глыбы есть принципиальное отрицание всякой плановости и вообще всякого принципа как руководства к действию.

Поэтому становится вполне понятным, почему фонологи и вообще лингвисты так бесстрашно пользуются терминами «функция» или «функциональный». Тут ведь и бояться нечего. Однако, для этого необходимо иметь кристально ясное мышление. А вот это-то и отсутствует у тех, кто находится под гипнозом фактического нагромождения бесконечных и бессвязных позитивных данных, поневоле вносящих туман в умы.

д) Из лингвистов, которые, хотя и не пользуются философскими теориями функции, но тем не менее в яснейшей форме оперируют этим принципом, мы бы указали, например, на Н.А. Слюсареву, которая не только дает весьма внушительный и полезный исторический обзор функциональных теорий в языкознании, но и различает функционально-когнитивные и функционально-коммуникативные аспекты, где имеется в виду различие языка и речи. Вместе с тем, однако, этот автор в яснейшей форме представляет себе также и вообще единораздельную цельность функции и объективного предмета функции[150].

Мы бы считали полезным обратить внимание читателя на кандидатскую диссертацию Л.А. Гоготишвили. Здесь тоже дается ясное разграничение функционального и сущностного методов и языкознании, а также обосновывается необходимость их конечного объединения. В связи с этим автор интересно трактует такой термин, как «форма». Среди обычных и некритических пониманий под формой больше всего имеют в виду пространственно-временные формы. Но указанный автор утверждает, что это отнюдь не единственное понимание формы. Свои формы существуют и в чисто семантической области, где вполне ясно намечаются формы чисто смысловые и формы языковые. Языковые формы, не покрывая всей семантической сферы, осуществляют как функцию изоляции, так и функцию закрепления определенного смыслового содержания за конкретным языковым знаком. Вся эта диссертация и посвящена выяснению тех реальных мыслительно-речевых процессов, в которых изолированное и закрепленное языковыми знаками содержание сливается со всей остальной свободной в этом отношении смысловой идеальной сферой[151]. Мы бы сказали, что работа Л.А. Гоготишвили является весьма полезным образцом такого применения принципа функции, которое без всякого использования каких-нибудь философско-теоретических построений тем не менее оперирует правильным пониманием функции, соответствующим потребностям современной науки.

Тем читателям, которые хотели бы познакомиться