Цепи Эймерика - Валерио Эванджелисти

вопроса. – Многие убеждения – ложные, но не обязательно опасные – запрещают употребление мяса. Но запрет убивать рептилий есть только у катаров. Кроме того, змеи у многих вызывают отвращение и страх; увидев их в непосредственной близости, человек может начать действовать импульсивно. Чтобы обуздать подобные инстинкты, необходима укоренившаяся вера. – Для большего эффекта Эймерик сделал паузу, а затем добавил: – Еще я подумал о том, что далеко не каждый способен побороть отвращение и убить гадюку ножом. Поэтому велел принести в камеры ящериц – такую мерзкую тварь может раздавить даже ребенок. Но их тоже никто не тронул.

Оба монаха-утешителя и отец Хасинто смотрели на инквизитора с нескрываемым восхищением.

– Какая странная заповедь, – почесал безволосый подбородок отец Ламбер, – не убивать рептилий. Интересно, откуда она взялась?

– Из Деяний святых апостолов, – уверенно ответил Эймерик. – Помните, что говорит центурион Корнелий? Петр, мучающийся от голода, видит, как с неба спускается большое полотнище, а в нем – всякие животные, змеи и птицы. Однако он отказывается убивать и есть их, утверждая, что не хочет скверной или нечистой пищи. Примитивное богословие катаров довело эту идею до абсурда и породило нелепый запрет убивать рептилий.

– Какие ужасные, грубые богохульства! – отец Симон возвел глаза к небу.

– Таким образом, главное обвинение подтвердилось, – продолжил Эймерик. – Эти люди – действительно катары и достойны сожжения, если не отрекутся от своей веры. Однако наша работа только началась.

– Почему вы так говорите? – спросил отец Ламбер.

– Потому что сделанные нами выводы доказывают связь между распространением ереси и местными чудовищами. Я рассказывал вам, что по дороге в Шатийон встретил безволосого монстра, похожего на тощего, как скелет, ребенка. Это существо прыгнуло под копыта моей лошади, спасая змею, которую та чуть не растоптала. Очевидно, оно живет по тем же законам, что и наши пленники. А так как уродцев опекает сеньор Семурел, то он наверняка обо всем этом знает.

– Понятно, – сказал отец Симон. – Чудовища изобличили присутствие греха.

– Не обязательно, – возразил отец Хасинто. Манера отца Симона говорить явно раздражала кастильца. Не удержался он и на этот раз. – Вы же несомненно слышали о мужчинах-собаках на Андаманских островах, о которых писал Марко Поло…

– Я не трачу время на светское чтение, – сухо перебил его старик.

– Как я уже сказал, – вмешался Эймерик, чтобы не дать разгореться спору, – нам пора приступить к работе. Я немедленно прикажу убрать гадюк из камер осужденных – теперь мы вправе их так называть, – и накормить пленников. Сейчас Девятый час. После вечерни, если все согласны, мы допросим первого.

– Отье, я полагаю, – сказал отец Ламбер.

– Да, хотя вряд ли нам удастся что-то узнать. Отье, безусловно, Совершенный, поэтому не имеет права лгать. Вы увидите, насколько хитро предводители еретиков уклоняются от самых прямых вопросов. Но с кого-то надо начать.

Все согласились. Прежде чем приступить к подготовке допроса, Эймерик ненадолго ушел в свою комнату, пытаясь справиться с беспокойством и неприятными ощущениями, которые вдруг появились.

Он испытывал их все чаще и чаще, очень переживая по этому поводу. То, что происходило, было трудно описать. Собственное тело временами казалось ему чужим, словно голова и конечности с ним вообще не связаны. Будто он, как деревянная марионетка, состоит из отдельных частей, скрепленных невидимыми нитями.

К своему телу Эймерик всегда относился с пренебрежением, считая его ничтожным придатком головы. Это очень помогало переносить суровую затворническую жизнь, лишения и физические страдания. Однако вот уже почти год, как у него появилось стойкое ощущение, что он хуже контролирует конечности, словно плоть перестала подчиняться воле разума. Инквизитор боялся, что его походка стала странной и неестественной, хотя никто из знакомых не говорил ему об этом.

В уединении, в тишине своей комнаты, где было почти так же холодно, как у отца Симона, он почувствовал себя намного лучше. Глянул в окно. На горизонте, над верхушками лиственниц, виднелись горы, увенчанные короной сверкающих ледников. Оказаться бы сейчас там, далеко-далеко, где нет ни одной живой души. Вдохновленный этими мыслями, он ощутил прилив сил, которые умножил чтением семи покаянных псалмов. И лишь тогда почувствовал, что готов выполнить свой долг.

Спустившись вниз, инквизитор наткнулся на Райнхардта. После необъяснимой бойни, устроенной его людьми, капитан питал к Эймерику своего рода страх. А тот никак не мог понять, почему солдаты повели себя подобным образом. Проявили религиозное рвение? Соскучились по настоящим сражениям? Какой смысл спрашивать об этом таких неотесанных мужланов!

– Капитан, есть новости?

– Нет, отец, – кажется, Райнхардта немного приободрил доверительный тон инквизитора. – После арестов и смертей в деревне большой переполох. Но никто из родственников не пришел забирать тела убитых или требовать освобождения пленных, и это очень странно.

– О Семуреле что-нибудь слышно?

– Нет. Видимо, он той же ночью уехал из Шатийона.

– Наверняка отправился к Эбайлу, – нахмурился Эймерик. – Боюсь, у нас скоро будут неприятности. Надеюсь, не слишком скоро.

Инквизитор помолчал, погруженный в размышления. Райнхардт тронул его за руку.

– Отец Николас, простите…

Эймерик резко отдернул руку. Он ненавидел прикосновения.

– Что?

– Я еще раз поговорил со своими людьми о том, что произошло прошлой ночью. Они сами ничего не понимают. И ведут себя странно, очень странно.

– Что вы имеете в виду?

Капитан хотел почесать затылок, но рука наткнулась на перо шлема, и он опустил ее.

– Они какие-то нервные и все время задирают друг друга. Постоянно ссорятся из-за пустяков. А то вдруг впадают в такое состояние, как будто ничего не видят и не слышат. Никогда не замечал за ними ничего подобного.

– Давно это началось?

– Со дня нашего приезда. И становится все хуже.

– А я что могу сделать? – пожал плечами Эймерик. – Это же ваши подчиненные, вы и разбирайтесь. Для охраны заключенных выбирайте тех, кто ведет себя наиболее благоразумно. И еще кое-что. Уберите змей и ножи из камер. Они больше не нужны. И покормите пленных.

– Чем?

– Что едят ваши люди?

– Хлеб, баранину, шафрановый суп, лук, а пьют – брагу.

– Дайте пленным то же самое, кроме мяса, – Эймерик неопределенно улыбнулся. – Его они точно не станут есть.

– Будет сделано.

Следующий час инквизитор провел, отдавая распоряжения перед допросом. Потом поужинал хлебом и жирным сыром с сахаром и розовой водой. Отец Хасинто, составивший ему компанию, нахваливал изысканность подобной пищи, не переставая критиковать пиво, которое так понравилось отцу Симону.

С наступлением вечерни Эймерик, отец Хасинто, сеньор де Берхавель и монахи-утешители заняли места в обеденной зале, превращенной в зал суда. Теперь атмосфера здесь стала мрачной и угрожающей. Дальнее окно завесили черным полотнищем, на фоне которого закрепили трухлявое распятие. К нему пододвинули