Неизвестный М.Е. Салтыков (Н. Щедрин). Воспоминания, письма, стихи - Евгения Нахимовна Строганова

Переходя к отношениям, существовавшим между отцом и его женой, а моей матерью, я должен отметить, что многие совершенно неправильно утверждали, что эти отношения были плохие. Некоторые лица утверждали также, что моя мать – холодная кокетка, не интересующаяся литературным трудом своего мужа, что она только нарядами интересуется. Были инсинуации и похуже[256]. Все это – выдумки досужих людей. Брак между отцом и матерью, дочерью вятского вице-губернатора А. П. Болтина, был заключен по любви. Это видно хотя бы из очерка отца «Скука»[257], в котором мама фигурирует под именем Бетси, и каждый из нас, читавший этот очерк, конечно, заметил, с какой любовной страстностью описывает писатель свою маленькую Бетси. И в дальнейшем отец относился к матери с той же любовью. В посмертной записке, оставленной мне, он завещал и мне любить мать. Из этого видно, что даже в последние минуты жизни он думал о той, кто когда-то была его маленькой Бетси в коротеньком платьице, и уж из могилы напоминал мне о том, что я должен прежде всего любить ту, которая была его верной подругой в течение его многострадальной, скитальческой жизни[258]. И моя мать была достойна его любви. Правда, что, будучи замечательно красивой женщиной, она любила хорошо приодеться, причесаться по-модному, любила также разные дорогие украшения, но не требовала от мужа того, чего он дать ей не мог. Безропотно следовала она за ним из Вятки в Тулу, из Тулы в Рязань и т. д., не имея нигде постоянной оседлости, безропотно сносила все его капризы, зная, что они являются результатом его болезненного состояния. А когда он падал духом, ободряла и утешала его. И он бодрился и с новыми силами принимался за свой труд.

Да, много было ею сделано, чтобы сохранить России великого писателя, не раз с отчаяния решавшегося навсегда покончить с литературой. Затем мало кто знает, какой старательною сотрудницей она являлась в его литературных трудах. Дело в том, что отец писал какими-то иероглифами, совершенно непонятными для большинства не только малограмотных наборщиков того времени, но и для интеллигентных людей. Кроме того, он беспрерывно делал выноски на полях листа бумаги, связь которых с текстом было найти довольно замысловато. Вообще рукописи его для человека, не освоившегося с его рукой, с его методом писания, представляли нечто крайне неразборчивое. И вот мама терпеливо занималась перепиской мужниных рукописей, которые в переделанном ею виде и попадали в наборные типографий. Этот труд стоил ей почти полной потери зрения.

Из изложенного ясно, что моя мать не была той пустой женщиной, о которой зря болтали досужие языки, а что она была всем своим существом предана тому делу, которому служил ее муж[259].

Добавлю, что, будучи женихом, мой отец не только ухаживал за моей матерью, но вместе с тем взял на себя обязанность пополнить ее и ее сестры Анны[260] знания как в русской словесности, так и в истории. Он, между прочим, составил для них курс истории, до сего времени нигде не напечатанный, в котором он высказал весьма оригинальные взгляды на исторический ход развития России[261]. Рукопись была в руках моей сестры, ныне находящейся за границей, а почему она не опубликовала ее – мне неизвестно. Факт, мною приводимый, лучше всего доказывает, какие глубокие чувства питал отец к моей матери, когда собирался сделать ее своей женой и подругой всей жизни.

Кстати, мало кому известно, отчего отец избрал себе псевдонимом фамилию Щедрин.

Дело обстояло так. Ему, когда он состоял еще на государственной службе, намекнули на то, что неудобно подписывать труды своей фамилией. И вот папе пришлось подыскивать себе псевдоним, причем ничего подходящего подобрать не мог.

Как-то раз, прислонившись спиной к топленой печке, он жаловался матери на это обстоятельство. Выслушав отца, моя мать и предложила ему избрать псевдонимом что-либо подходящее к слову щедрый, так как он в своих писаниях был чрезвычайно щедр на всякого рода сарказмы. Отцу понравилась идея жены, и он с тех пор стал именоваться Щедриным. Буква н взята им из его же произведений, где он часто фигурирует под именем и отчеством Николая Ивановича. Как известно, в алфавите буква н следует за м, a и за е, каковые буквы – м и е – заглавные его личных имени и отчества.

Сообщаю это со слов матери, которой не доверять не могу, так как в то время меня еще не было на свете[262].

VI

Мой отец в общежитии был чрезвычайно доверчивым человеком. Эту особенность его характера многие эксплуатировали в свою пользу. Я уже писал о некоторых сотрудниках «Отечественных записок», которые всячески выманивали у него денежные авансы под затем зачастую не выполнявшуюся ими работу для журнала. Эти господа «учили» его не раз, но он продолжал все-таки доверять им и, в конце концов, поплатился за это довольно крупной денежной суммой.

Доверчивость, с которой он относился к людям, – свойство, к сожалению, перешедшее ко мне, сыграла с ним немало плохих шуток.

Так, например, когда он захотел иметь свой собственный клочок земли и купил под Ораниенбаумом (С‹анкт›-Петербургской губ.) у некоего Дуббельта мызу Лебяжье[263], то ему управляющий этого самого Дуббельта без ведома, конечно, своего доверителя, показывая именьице, указал как на входящий в состав такового лес с прекрасными деревьями. Лес этот, однако, оказался чужим, и когда папе понадобился на что-то лесной материал и он послал туда рабочих, то их оттуда, понятно, спровадили. Моя мать тоже не была подготовлена к роли помещицы. В результате их обоих не обманывал только ленивый. Крестьяне за работу брали втридорога, фрукты из построенного отцом грунтового сарая куда-то исчезали.

То же происходило и с парниковыми овощами. На скотном дворе были вечные недоразумения. И таким образом, про моего отца в качестве помещика можно сказать, что не он пил кровь местного населения, а что, наоборот, оно выпускало из него всеми доступными способами соки[264].

Свои невзгоды отец описал в «Убежище Монрепо»[265]. Доверчивость эта происходила оттого, что папа в жизни был честнейшим человеком, не имевшим никогда ни копейки долгу, никогда никого материально не обидевшим. Он и других мерил этой меркой, к сожалению, довольно неудачно.

О том, как он высоко ставил звание честного человека, явствует из его предсмертного ко мне письма, в котором он завещал мне быть честным человеком в