На суше и на море - Збигнев Крушиньский

Первые рекламы я написал из мести. Не хотите слушать мой черно-дроздовый голос, тогда покупайте газированные напитки, с ними наживете икоту или несварение желудка. А вы и покупали: продажи выросли в два раза, а я заработал больше, чем за венок сонетов. Вскоре мой портфель заказов был полон. Я вынужден был отклонить ряд предложений, руководствуясь профессиональной этикой, не допускающей рекламу конкурирующих между собой продуктов.

Только теперь я вижу, как грубо ошибался, отказывая этому виду труда в величии. Именно он приводит в порядок хаос действительности, выстраивает иерархию, является проектом чуть ли не теологическим, которому стоит посвятить жизнь, теперь уже близкую к цели.

Повсюду я слышал свои слоганы, авторство которых для всех оставалось неведомым. Их произносили эффектные женщины (которым, впрочем, лучше бы молчать). Они расхваливали алкоголь и сигареты, не выпивая и не куря, ибо это запрещено законами рекламы, а алкоголь и сигареты вредны, о чем сообщает текст, предусмотрительно помещенный под иллюстрирующим обратное снимком. Когда я бросал самые тяжкие обвинения в лицо всему человечеству, в первом томе стихов, дополнительно усилив мужские рифмы, не раздалось ни одного голоса протеста, а нераспроданный тираж книги пустили под нож. Однако когда я сделал рекламу сигарет и обязательное предостережение об их вреде («курение вызывает рак и болезни сердца»), я набрал шрифтом в два раза большим, чем того требовал закон, а потом добавил тем же самым шрифтом: «поэтому я выбираю lighty» (название марки) — тогда организация потребителей подала на меня в суд, и процесс все еще продолжается, грозя бедой хуже, чем рак и болезни сердца, — потерей концессии.

Женщины, если их увеличить до размеров два метра на четыре, а именно таких размеров ожидает от них место под плакат на обшарпанной стене, так вот, женщины сами по себе отнюдь не прекрасны. Поры их кожи зияют ямками, мы вынуждены их сглаживать на нашем компьютере, делать художественный пилинг. Глаза выдают асимметрию, зубы приходится подправлять, как штакетник в заборе. Иногда мы делаем составную картинку из нескольких тел. У одной берем ноги, у другой — живот, приставляем грудь без силикона, мы, конструкторы из адамова ребра.

Бедные бездомные модели, несведущие о судьбе своих бесповоротно проданных тел. Снимаем их в студии на нейтральном фоне. Фотограф склоняется над аппаратом, полыхают вспышки, греются рефлекторы, серебряные вогнутые зонтики умножают свет вместо того, чтобы давать тень. Точно гильотина, проскальзывает диафрагма. Но пока они мертвы, бездвижны, теперь компьютеры займутся бальзамированием на века их тел, состоящих из скоплений точек на экране, из сотен тысяч безоружных пикселей. Мы можем сделать с ними все, абсолютно все. Можем их одеть, раздеть, переодеть. Можем сменить оттенок кожи, цвет глаз, волосы, растягивая их, перемещая, осветляя, поворачивать вокруг произвольно выбранной оси, которую отметим одним божественным штрихом на экране. Можем втопить их в фон, да так, что никто и не заметит, что их там никогда не было, бросать их в объятья и вырывать их из объятий, окунать в потоки, посыпать песком, накладывать слои и снимать слои. Мы бьем по клавишам, как виртуозы, текстура ложится послушно, точки танцуют, из праха возник, в прах и обратишься, в растр, терпеливый, как черви.

Потом, загнанные в рай, фотомодели начинают вторую жизнь, которую они ведут в соответствии с расписанием, установленным специалистом по СМИ. Поселяются на страницах журналов, на афишах, упаковках. Смотрят на все стороны света, что позволяют поворотный столб или афишная тумба. Растекаются, подобно жидкой массе, захватывая все большее пространство. Вскоре трудно будет найти место, за которое не уцепится реклама, пятая стихия, вдобавок к существующим четырем. Она завладела частной перепиской, и в кипах листовок, оседающих в почтовом ящике, легко пропустить старомодное письмо, написанное от руки, не коммерческое. Мы освоили технику печати на каждом материале: на бумаге, фольге, сукне, на стекле и асфальте, даже на песке ботинок отпечатывает значок — вырезанное на подошве название фирмы.

Фотомодели, размноженные методом клонирования, являются триумфом нового гуманизма, всеядного потребительства, и ничто из производимого им не чуждо. В заботе о гармоническом развитии они питаются маргарином, легкими жирами. Те желания, которые они в нас пробуждают, можно удовлетворить в ходе операции: мы покупаем пиво, и мир у наших ног — пенистый, выстреливающий из-под пробки мир. Я осматриваю их превосходно навощенные тела, и — не скрою — охватывает меня нежность, божественно-сладкое чувство.

С нежностью думаю я и о наших великих предшественниках, работающих в госархивах с фотографиями, с которых убирали бывших сановников — Берию, до каждого очередь дойдет, Клементиса, после которого, как известно, осталась шапка, какая-то антиневидимка, перекочевавшая на голову премьера, пока еще стоящего рядом. Работали вручную, часами просиживали при свете лампы, с кисточкой, в испарениях химикалий, падало зрение, но никогда не падал дух, прямо Меегерен какой-то. Меня восхищает кошачья ловкость редакторов, восполнявших отсутствующие гнезда в новом издании энциклопедии, вышедшем на свет под натиском новых реалий. Я собираю также старые открытки (нельзя терять корни), когда-то их называли прямо по-русски odkrytkami. Закат солнца над курортом, россыпь брызг от фонтана, парки, пляжи и порты, наверху струйки дыма, какие бывают на пепелищах после пожара. В старых альбомах со страницами, переложенными потрепанным по краям пергаментом, я сохраняю семейные снимки, снятые для истории на фоне кулисы с нарисованным горным пейзажем, суровым, величественным.

Если бы не наши великие предшественники, человечество было бы бездомным. Человечеству, которое рыдает и сходит с ума после смерти вождя, которого оно видело только на портретах, колышущихся, прикрывающих фасады домов, требуется руководитель. К сожалению, исполненные величия государственные мужи умирают, а новые не дорастают даже до уровня их шпор. Поэтому мы как можем стараемся как-то направлять его, придерживаясь намеченного лучезарного пути, на котором, впрочем, жидкие кристаллы все чаще заменяют флуоресценцию. Иногда — и мы знаем об этом — человечество плутает, вступает в секты, которым несть числа, ибо никогда не было недостатка в самозваных пророках.

Иногда наоборот: увлеченное иллюзией свободы, оно хочет освободиться от руководства. Сорит деньгами, шельмует святыни и не знает, бедное, что мы как раз таким образом, с помощью влечений, управляем им.

Для этого мы привлекаем моделей и идолов, их миссия вовсе не безбожна. Темные силы надо уметь направлять, в противном случае они разольются, выйдут из русла, зальют, затопят все. Если кого-то коробит нагота, то пусть он запомнит, что грех рождается в глазу. Мы выдвигаем на первый план чистоту с дополнительно скорректированным цветоотделением, мы верим в прямую связь, в послание, которое можно прочесть даже из окна мчащегося через перекресток автомобиля, если только хранить верность типографским принципам и давать текст соответствующим кеглем.

Нас обвиняют в самом худшем (а потом к нам же и обращаются, чтобы мы этим обвинениям придали такую форму, которая стала бы доступной и толпе). В материализме, в оболванивании, подогревании настроений, алчности. Статистики доказывают, что, если бы не мы, количество безработных выросло бы на сотни тысяч. Быть может, лишенный руководства, мир стремится к гибели. Мы же стараемся по крайней мере придать ему форму, внешний вид, а те, что так легкомысленно обвиняют нас, точно так же могли бы обвинять развитие, прогресс. А еще традицию, ибо ее страж — Папа Римский — также пользуется нашими услугами, и, когда оглашает свое «граду и миру», за ним с ноутбуком в руках стоит наш агент по реализации, контролирующий тиражи и распространение.