Прекрасная голубая смерть - Чарльз Финч

— Но ведь реформы делают Англию более демократичной, более справедливой ко всем ее гражданам.

— Почитайте о демократии Платона. Не более чем разбушевавшиеся аппетиты черни. А нужна олигархия элиты. Гнилые местечки,[3]знаете ли, абсолютно здравая штука. Герцогу Олбанскому лучше известно, кому следует заседать в Парламенте, чем мужлану, который выкапывает свои овощи.

Ленокс теперь определил его как молодого человека на самом нижнем краю поместного дворянства, отчаянно цепляющегося за идею аристократичности. И почувствовал некоторую симпатию к Юстесу Брамуэллу.

— Ну, а имперская реформа?

— Уж лучше мне не начинать про индусов, про африканцев, они же нуждаются в нас. Неужели вы этого не видите? Поглядите, как мы принесли дух христианства в Бирму и начатки образования в Бенгалию.

Ленокс решил сменить тему разговора.

— Но разве вы не посещаете «Скачки» столь же часто, как и этот клуб?

Юстес, казалось, удивился.

— Да, правда, посещал, но это была ошибка человека, только-только приехавшего в Лондон. Я оказался в дурной компании моего кузена, и он принуждал меня пить и ко всяким… минуточку, сэр! Это был вопрос вообще, или вы меня знаете?

— Признаюсь, я вас знаю. Я друг вашего дядюшки.

Юстес посмотрел на него с подозрением.

— Мой дядя не либерал!

— По мере того, как наши годы все прибавляются, у нас возникают общие интересы помимо политики.

— Не берусь судить.

— Признаюсь со всей полнотой, я здесь, чтобы расспросить вас про горничную, которая умерла.

— Вы что, из Ярда? Как вы проникли сюда?

— Нет-нет. Я просто любитель, Чарльз Ленокс.

— Неужели же великий знаток римской жизни?

— Если угодно.

— Так это же большая честь, либерал вы или не либерал. Знаете, я часто справляюсь с книгой, которую вы написали, то есть, как я понял?

— Совершенно верно, — сказал Ленокс (Монография о будничной жизни от нищего до легионера и до императора в правление Адриана).

— Должен сказать, книга преотличная.

— Благодарю вас.

— А еще, знаете, статья, которую вы в прошлом месяце опубликовали в журнале Академии об исторической жизни Бата во времена римской оккупации. Это же подлинное вдохновение — сотворить подобное, исходя из собственных розысков прямо на месте.

— Ценю ваши похвалы, — сказал Ленокс, — и в другой раз я был бы рад потолковать о моих писаниях. Но молодая девушка мертва, и я очень желал бы довести это дело до конца — как теневая поддержка Ярда, знаете ли.

— Я понимаю.

— Всего несколько вопросов.

Юстес Брамуэлл отложил свой журнал и согласно кивнул. Ведь теперь он знал, что беседует с автором «Людей Адриана».

— Превосходно, — сказал Ленокс. — Превосходно. Начнем сначала. У вас есть какое-нибудь представление, кто убил девушку?

— Не сказал бы.

— Вы ее не убивали?

— Сэр, если мне предстоит отвечать на такие вопросы, то наш разговор окончен.

— Это необходимый вопрос.

Юстес не смягчился.

— Неделикатность…

— Ну, хорошо, хорошо, — сказал Ленокс. Он устал от племянников. Джейн ему посочувствовала бы. — Вы что-нибудь слышали про bella indigo?

— Разумеется.

— Каким образом?

— Я окончил первым по ботанике и вдобавок выиграл приз, сэр.

— Да, разумеется.

— Вы намекаете, что смерть девушки вызвана bella indigo?

— Не исключено, — сказал Ленокс. — Вам когда-нибудь доводилось иметь дело с этим веществом?

— Нет. Кембридж совершенно справедливо считает его слишком летучим.

— Но Оксфорд его культивирует?

— Оксфорд менее строг во многих отношениях…

— Да-да, благодарю вас. Вы когда-нибудь бывали в Оксфорде?

— Да, ребенком, и один раз несколько лет назад навестил там кузена.

— Сколько лет назад?

— Ну, может, около трех. — При этих словах Юстес закурил сигарету.

— Вы близки с вашим кузеном?

— Отнюдь. Я посетил его в знак родственной любезности и чуть было не угодил там под арест из-за него.

— Вы посетили ботанический факультет в Оксфорде?

— И приобрел достаточно bella indigo, чтобы убить девушку? Нет. В любом случае, если вы хоть что-то знаете, то должны знать, что этот яд утрачивает силу через год и тогда может использоваться как удобрение для некоторых редких цветов. Его химическая структура, насколько нам известно, нестабильна.

— Что вы делали между одиннадцатью часами и часом два дня назад в день смерти мисс Смит?

— Собственно, это вас не касается, но все это время я рисовал.

— Рисовали? — спросил Ленокс, наклоняясь ближе.

— Да. Вернее, писал красками.

— И что же вы писали?

— Вид, открывающийся из окна гостиной. И был глубоко сосредоточен.

— Вы завершили картину в тот же день?

— Нет, не завершил, ни тогда, ни после. Только добавил несколько поспешных мазков на следующий день, чтобы придать ей завершенность. Она мне надоела.

— Вы выходили из гостиной?

— Ни на секунду. Я был поглощен моей работой.

— Кто из находившихся в гостиной может подтвердить это?

— Понятия не имею. Я ведь не старался сознательно обеспечить себе алиби. Никто из нас понятия не имел, что в это время убивают девушку, или, полагаю, мы бы обращали больше внимания на то, кто выходит, а кто входит. Я и сам обязательно бы последил, кто из остальных покидал гостиную, знай я, что подвергнусь такого рода оскорбительным подозрениям.

— Насколько хорошо вы знакомы с гостящими у вашего дяди?

— Достаточно хорошо.

— У вас сложилось о них какое-либо мнение?

— Сомс — никчемность. Поттс — из низшего сословия. Дафф — наоборот, человек с очень здравыми идеями. Тоже, знаете ли, выпускник Кембриджа. Жесткая позиция в отношении бедняков. Никаких поблажек. И на Индию правильный взгляд. Весьма здравомыслящий человек.

— Вы близки с вашим дядей?

— Чрезвычайно. И с каждым днем все больше.

— А с Клодом он близок?

— Абсолютно нет. Добр к нему из-за родства, но видит, каков он.