Полмира - Джо Аберкромби
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хочешь, дам шанс отыграться? Хочешь меня ударить? – спросила Скифр.
Да уж, если уж браться за весло после целого дня на скамье, то только для того, чтобы от души треснуть Скифр. Колючка с радостью уцепилась за это предложение.
Но у старухи были другие планы:
– Бранд, а принеси-ка мне вот тот прут.
Он выскреб миску, встал, поправил на плечах одеяло и, все еще облизываясь, что-то принес ей. Прут оказался здоровенной дурой кованого железа, длиной с обычный меч, но раз в пять тяжелее.
– Большое спасибо, – с убийственным сарказмом в голосе сказала она.
– А что я могу поделать?
Вот с точно таким же лицом он смотрел на то, как тогда, в Торлбю, на берегу моря Хуннан выставил против нее троих парней. И разбил все ее надежды.
– А ты никогда ничего не можешь поделать.
Возможно, это было нечестно, но ей не хотелось быть честной. Наверное, потому что с ней тоже никто честно не поступал. Никогда.
Тут он наморщил лоб и открыл было рот. А потом вдруг передумал и пошел обратно к костру, сильнее запахнув одеяло на сгорбленных плечах.
– Ну да! – крикнула она вслед. – Отошел и на место сел! Вот так всегда!
Подколка никакая, понятное дело, ведь именно этого она от Бранда и хотела.
Скифр навесила на руку щит:
– Ну так как? Ударь меня.
– Вот этим?
Проклятая палка весила незнамо сколько.
– Я бы лучше веслом…
– Помнишь, что я говорила? Для воина любая вещь – оружие!
И Скифр постучала Колючке по лбу:
– Все что угодно может стать оружием. Земля под ногами. Вода. Вон тот камень. Голова Доздувоя.
– Чего? – прорычал гигант, поднимая взгляд.
– Эт точно, башка у него страшней палицы! – заметил Одда. – Твердая, как камень, и без мозгов!
Кто-то засмеялся, но Колючке было не до смеху. Словно они на каком иноземном языке говорили – до нее ничего не доходило. Она стояла и взвешивала в руке длинную железяку.
– Так что вот. Сейчас это твое оружие. К тому же так ты станешь сильнее.
– Ты ж сказала, что силой мне врага не победить.
– А если будешь слабой, тем более не победить. Будешь двигаться с этим прутом так быстро, что сможешь меня достать, значит, мечом будешь бить вообще молниеносно. Начинай.
И Скифр широко раскрыла глаза и, издевательски подражая голосу Колючки, пропищала:
– Или это нечестное задааание?
Колючка стиснула зубы сильнее, чем обычно. Встала поустойчивее. И с ревом бросилась в атаку. Да уж, ничего красивого в этой схватке не было. Пара замахов – и рука вспыхнула болью, от шеи до кончиков пальцев. Прут тянул ее за собой, ее заносило, как пьяную, и Колючка осыпала беспорядочными ударами землю, взрывая грязь, а однажды даже угодила железкой в костер. Взвилась туча искр, команда испустила согласный вопль – не ожидали.
Скифр танцевала в своей обычной полупьяной манере, легко ускользая от неуклюжих ударов Колючки, ее проносило мимо, время от времени старуха отпихивала железку щитом и выкрикивала команды, которые Колючка не то что не могла исполнить – она даже понимать-то их не всегда понимала:
– Не навязывай оружию свою манеру! Следуй за ним! Задействуй запястье! Локоть подбери! Оружие – одно целое с тобой! Нет, наискось, наискось, вот так! Нет, плечо выше! Ноги шире! Стой на земле! Ногами в нее упирайся! Ты – королева этой грязюки! Она вся твоя! Еще раз! Нет. Еще раз. Нет. Еще раз. Нет, нет, нет, нет. Нет!
Колючка визгнула от злости и отшвырнула железяку, Скифр заорала на нее в ответ, долбанула щитом и повалила на землю.
– Будь всегда наготове! Расслабишься – тут же погибнешь! Поняла?
– Поняла! – прошипела Колючка сквозь стиснутые зубы.
Рот наполнялся кровью.
– Вот и отлично. А теперь посмотрим, может, твоя левая рука работает задорней, чем правая.
К тому времени как Скифр с неохотой объявила перерыв, Отче Месяц уже улыбался с небес, а лягушки завели свою нестройную песню. Кое-то нес стражу, а остальная команда уже дрыхла без задних ног, завернувшись в одеяла, шкуры зверей и овец, а самые удачливые – в мешки из тюленьей кожи. Над лагерем стоял мощный храп, в красном свете угасающих угольев поднимался над спящими пар их дыхания.
Сафрит сидела, скрестив ноги, у огня, Колл спал, положив голову ей на колени. Она поглаживала его по соломенным волосам, у мальчишки подрагивали во сне веки. Сафрит протянула ей миску:
– Вот, оставила тебе.
Колючка опустила лицо, изо всех сил пытаясь не разреветься. Презрению, боли, гневу она могла противостоять, но эта нежданная доброта разоружила ее совершенно. Из горла вырвался жалобный всхлип.
– Все будет хорошо, – сказала Сафрит, похлопав ее по колену. – Вот увидишь.
– Спасибо, – прошептала Колючка, яростно вытирая слезы.
И принялась запихивать холодную похлебку в рот, жадно облизывая пальцы.
Ей показалось, как сверкнули во тьме глаза Бранда, и он отпихнул в сторону Одду – тот мяукнул, как котенок, в беспокойном сне, а потом откатился в сторону. К тому времени Колючка была бы счастлива уснуть даже среди трупов, поэтому она обвалилась на землю, все еще сохранявшую тепло Брандова тела, как была, в сапогах.
И она уже почти уснула, когда Скифр подошла и ласково подоткнула под нее одеяло.
Дальше потянулась нескончаемая череда одинаковых дней: весло в руках, скрип обшивки, вода плещется о борта «Южного ветра», зубы стиснуты, налегаем на весло, Ральф, прищурившись, смотрит на реку, они идут вверх по течению, отец Ярви стоит, заложив руки за спину, покалеченная рука стиснута в здоровой, Колл донимает всех вопросами, Сафрит ругается, у костра травят байки, на покрытых шрамами лицах играют отблески огня, Скифр бормочет, отдавая приказы, звон, ворчание и стук – Колючка тренируется, а он, Бранд, медленно засыпает.
Не сказать, чтоб он стал лучше к ней относиться, нет. Но его восхищало, как она держится. Что дерется, несмотря на то что шансов победить нет, что встает всякий раз после того, как ее укладывают на землю. Это и есть мужество. Вот бы ему такое.
Время от времени они приставали у деревенек, в которых люди жили сами по себе, ни под чьей рукой. Крытые дерном хижины рыбаков в излучинах реки, плетеные шалаши пастухов, ютившихся там со своей скотиной, в тени деревьев молчаливого леса – по сравнению с ними их с Рин халупа казалась натуральным дворцом. Воспоминания вызывали острую тоску по дому, и Бранд стыдился того, что совсем размяк. Отец Ярви выторговывал у местных молоко, эль и живых, мекающих коз, и говорил он на всех языках звериных и человеческих, а вот улыбок он им не выменял. Ибо улыбку – ее не купишь, а их сюда, на берега Священной, как-то не завезли.