Да здравствует Трансатлантический туннель! Ура! - Гарри Гаррисон

Работали споро; металл звенел о металл, и кроме этого не было иных звуков – разве лишь редкие приглушенные ругательства, когда гаечный ключ срывался и в кровь сдирал кожу с костяшек пальцев. Наконец баки были освобождены и вывалены на землю, после чего, надсаживаясь еще пуще, они взгромоздили привезенный Вашингтоном бак на освободившееся место.

– Грузовик вернет вам бак и заберет эти, – сказал Джонс и получил в ответ неохотный кивок.

Новый бак пришлось закрепить ремнями. Потом возникли сложности при присоединении фитинга к его клапану. Но в течение часа работа была сделана, последние гайки затянуты, металлические крышки возвращены на места. Пока шла работа, ветер усилился, а скоро и первые хлопья снега замелькали в лучах фонаря. Гас заметил их, но смолчал; пилот работал так быстро, как только мог, но Гас все же кинул взгляд на свое запястье, и лишь тогда вспомнил, что часов уже нет. Наверняка еще было время. По слухам, новый реактивный «Веллингтон» мог дать более 600 миль в час. Должно быть еще время. Затем работа и впрямь закончилась, последние задвижки задвинуты, последняя проверка проведена. Они поднялись по лестнице, свернули ее; щелкнул переключатель, и громадная машина задрожала и заревела, вновь возвращаясь к жизни. Джонс зажег посадочные огни, и в их мощном сиянии стало видно, что снег повалил гуще, что перепуганная лошадь лягает копытами повозку, потом в панике пропадает с глаз, что фермер гонится за ней с криком; а винты вращались – быстрее, быстрее, пока геликоптер не рванулся вверх, прочь, в ослепляющий шторм.

– Приборы в порядке, – сказал Джонс со спокойной уверенностью. – Здесь нет ничего выше пятисот футов, ровное поле и мы, так что я буду держаться на тысяче, незачем попусту жечь горючее, залезая выше. Идти по лучу, посматривать на альтиметр – и с этим все.

С этим было не все, ибо погода ухудшалась с каждой минутой и с каждой милей, пока наконец ураган не закрутил огромную тушу геликоптера, как сухой лист. Только мастерство и молниеносная реакция пилота позволяли им выдерживать курс; несмотря на внешнее спокойствие Джонса, промокший воротничок рубашки неопровержимо свидетельствовал, что работа была не из легких. Гас молчал, плотно держась за подлокотники кресла, глядя на вихри снега, крутящиеся в золотых конусах света фар, и старался не думать о минутах, которые улетали так быстро. Время еще было, время должно было быть.

– Посмотрите, посмотрите-ка сюда! – радостно крикнул Джонс и, улучив момент, показал на шкалу радиомаяка; стрелка кружилась, будто обезумев.

– Сломан!

– Вовсе нет! Это значит только, что мы над маяком, над аэродромом. Держитесь крепче, я иду вниз.

И он действительно пошел вниз – камнем к невидимой земле; а стрелка альтиметра моталась из стороны в сторону, и снег валил стеной.

– Вы что-нибудь видите, капитан?

– Снег, только снег и тьма… стоп… момент… есть! По левому борту какие-то огни, и еще… больше… под нами!

– Гандер! Ребята пришли нам на помощь – и очень вовремя. Сидите крепче, сейчас не лучшая погода для маневрирования.

И все же он сманеврировал. Падение, стремительная работа с рычагами и дросселем, которая не дала им упасть, медленное снижение, затем снова падение – и дребезжащий, глухой удар; они приземлились, и двигатель замер, когда дроссель наконец был полностью закрыт.

– Я никогда не забуду того, что вы сделали, Джонс, – сказал Вашингтон, горячо пожимая руку пилоту.

– Обычная служба в ВВС, капитан. Рад был встретиться с вами. Теперь вы победите.

Победит ли? После короткой пробежки сквозь буран в тихую гавань отапливаемого помещения и поспешного знакомства с офицерами Вашингтон ощутил общую неловкость; люди избегали смотреть ему в глаза.

– Что-то не так? – спросил он командира авиабазы.

– Боюсь, что да, сэр. Я сомневался бы по поводу возможности взлета в такой ураган, но это, в принципе, возможно, и взлетную полосу сейчас можно очистить от снега, тут нет проблем. Но дело в том, что ветер – а он при порывах достигает сотни миль в час – подбросил «Веллингтон» и повредил его шасси. Ремонт ведется, но не думаю, что он будет закончен до полуночи, это самое раннее. И мы все-таки успели бы в Лондон в срок, но, если ураган не ослабеет, – а метеорологи говорят, что нет, – ко времени завершения ремонта взлетная полоса будет совершенно забита снегом. Таковы обстоятельства, сэр, и я от всей души прошу у вас прощения.

Гас что-то говорил в ответ – сам не зная что; потом с благодарностью взял предложенную ему кружку дымящегося чая. Он заглянул в нее – и увидел крушение, и испил бездну отчаяния. Летчики чувствовали его состояние и старались занять себя хоть чем-нибудь, чтобы оставить Вашингтона наедине с собой. Это был страшный удар! Так близка была победа, так много было затрачено усилий, так много препятствий преодолено – и быть вот так остановленным в самый последний миг! Стихии помешали ему там, где даже диверсии не смогли. Горькие мысли охватили Вашингтона; он словно впал в забытье, и офицер, который вот уже несколько минут стоял перед ним навытяжку, оставался им не замеченным. Вашингтон поднял лицо, на котором поражение оттиснуло свою, казалось, неизгладимую печать, и, увидев наконец ждущего человека, овладел собой; теперь его чувства не были видны никому.

– Я Кларк, сэр, капитан Кларк. Простите, что вторгаюсь, но у меня есть кое-что… что может рассматриваться как предложение.

Он был худощавый, чуть лысоватый, носил очки в золотой оправе и казался очень чистосердечным. Его речь еще хранила мягкость и раскатистое «р» его девонширской юности, но сейчас в нем не было ничего от провинциала.

– Пожалуйста, говорите, капитан Кларк.

Сейчас любое предложение как нельзя кстати.

– Если бы я мог показать, было бы проще. Не хотите ли пойти со мной?

Через несколько крытых переходов они прошли в другой корпус; снег и ветер не залетали сюда, и свободный проход был возможен в любую погоду. Теперь они оказались в чем-то вроде лаборатории с массой проводов и электроприборов на подставках, но главенствовал здесь огромный аппарат в темном кожухе, громоздившийся вдоль одной из стен. Через стеклянные оконца в передней панели, изготовленной из красного дерева, виднелись ходившие ходуном латунные шестерни и штоки. Кларк легонько похлопал полированное дерево, и в жесте его сквозила нескрываемая любовь.

– Машина Брэббеджа,[8] одна из наиболее крупных и сложных, существовавших когда-либо.

– Она великолепна, – с искренним восхищением ответил Гас, на какой-то момент забыв о своей беде. – Я никогда не видел таких огромных. Думаю, у нее очень большой объем памяти?

– Как вы можете убедиться, более чем достаточный для наших потребностей.

Немного театральным жестом он откинул дверцу, продемонстрировав вереницы медленно вращающихся серебристых дисков, испещренных множеством мелких отверстий. В них, пощелкивая, то и дело заскакивали касавшиеся дисков металлические пальцы на стержнях. Слышался постоянный, негромкий металлический шелест, сопровождаемый каким-то шипением и временами лязгом. В этом концерте Кларк, должно быть, уловил некую фальшивую ноту; он наклонил голову набок, прислушиваясь, а затем открыл соседнюю панель и снял с подставки масленку. «Прекрасная машина, но требует присмотра», – с этими словами он подлил масла в подшипник кулачкового толкателя, ходившего взад-вперед по гладкой латунной поверхности причудливого эксцентрика.