Абиссинцы. Потомки царя Соломона - Дэвид Бакстон

Другим иностранным святым, нашедшим в конце концов новый дом и огромную и по сей день не убывающую популярность в Эфиопии, был святой Георгий. Его Деяния, Чудеса и Восхваления получены от греков и через арабские христианские версии ближе к концу XV столетия переведены на эфиопский. В произведениях искусства он изображается часто неподалеку от упомянутых выше святых, сидящим верхом на белом коне и разящим пикой дракона (рис. 33).

Из всех этих книг, посвященных жизни и чудесам святых, ни одна не является столь характерной для страны и ни одна не иллюстрирует лучше эфиопский гений в восприятии и преобразовании чужеземных новшеств, чем Таамра-Марьям – Чудеса Девы Марии. Черулли, который детально исследовал эту очаровательную работу, прослеживает ее корни в средневековой Европе, где собрания этих чудес составлялись начиная с середины XII столетия и далее такими авторами, как Уильям Измальзбери и Готье де Коинчи. Они были основаны на легендах и чудесах, связанных с некоторыми величайшими европейскими центрами паломничества, как Рим, Толедо, Сантьяго-де-Компостела, Лаон, Шартр, Рокамадур, гора Сент-Мишель. Книга Чудес впервые появилась во Франции и англо-норманнском королевстве, но со временем были сделаны ее переводы практически на каждый европейский разговорный язык, даже в столь далеком уголке, как Исландия. Новые издания, как в стихах, так и в прозе, расширенные и дополненные, в соответствии с местной изобретательностью и местным вкусом, стали, не переставая, появляться вплоть до XIV столетия и продолжали далее вдохновлять поэтов и художников.

С нашей точки зрения, решающим поворотным пунктом в этой литературной саге был перевод Чудес (где-то в XII столетии, предположительно с французской версии текста) на арабский. Этот перевод проник через Палестину в Сирию и к коптам в Египет, собирая все время по дороге новый материал. Потом эту уже разношерстную коллекцию текстов перевели на эфиопский и к самому концу XIV столетия, вне всякого сомнения, она претерпела новые добавления, основанные на реальных местных событиях. Эфиопские версии обычно включают в себя «канон» из 33 официально признаваемых чудес вместе с меняющимся числом – вплоть аж до 283 – дополнительных, родившихся на плодородной почве фантазий следующих друг за другом редакторов.

Начиная с XV столетия и далее Чудеса регулярно читаются в церквях во все многочисленные праздничные дни, посвященные Деве Марии. В доверчивых глазах христианского сообщества они стали считаться равными по значимости и подлинности с самим Евангелием. Многие копии этой книги включают в себя предварительную главу «Завета милосердия», вдохновленную апокрифическими повествованиями Псевдо-Мелито. Она хорошо сюда подходит, так как размышления, следующие за этими Чудесами, непостижимы для разума, если только он не утвержден в непререкаемой вере в «Завет», в котором Христос обещал своей матери: «Каждая душа, воззвавшая к имени Твоему, да не будет осрамлена, и да найдет милосердие и утешение, помощь и уверенность». Дева Мария, следовательно, стала считаться главной среди небесных защитников всех грешных душ. Влияние этой веры видно из эфиопского предопределения судьбы добрых и злых душ, записанных Уолкером в Абиссинцах дома:

«Когда человек умирает, Михаил подхватывает его за правую руку, а дьявол за левую, и так они поднимаются на небеса. Там эти двое спорят перед Господом, как на судебном процессе, и дьявол вскрикнет: «Эта душа моя! Она постоянно совершала грех и зло!» А Михаил отвечает: «Она не твоя, а моя!» – и вместе с Марией воскликнет: «Принеси же весы! Давай взвесим душу!» Возможно, человек ел и пил месяцами с табала и тадика Михаили во славу его или нищий протягивал ему свою руку для милостыни, говоря: «Ради Девы Марии!» А мертвец давал ему серебро. И они могут положить душу на весы, взвешивая ее, и, если хотя бы тень Марии упадет на душу, она будет столь же тяжелой, сколь золото, и чаша опустится. И дьявол удалится, выпуская душу, и она войдет в Ганнат, который есть рай. Но душа того, который делал зло на земле, направляется вместе с дьяволом, который, разжевав ее, бросает в огонь Гахханаб, где забавляется с ней – погружая ее то в огонь, то в ледяную воду, заставляя таким образом ее кожу сжиматься, или заточая ее в совершенной темноте. Ибо останется в памяти тот, кто подает милостыню заключенным и бедным у церковных врат, благоговея и трепеща перед святыней. Ибо скажет он: «Да защитит святыня мою душу, и да исцелит ее, и да не сделает ее как у тех».

Очевидно, светской литературой XIV и XV столетий являются истории царей Загве, из династии хотя и не ведущей свое происхождение от Соломона и не являющейся семитской, но все же весьма почитаемой эфиопами. Последний из этих царей отрекся от власти или был смещен около 1270 года, но хроники их правлений представляют собой сочинения или же редакции XV столетия. По большей своей части они агиографичны, перенасыщены чудесами, легко переходящими с одного жизнеописания в другое, хотя знаменитый Лалибэла, основатель выдолбленных в скале церквей, захватывает львиную долю.

Начиная с XIV столетия и далее было сохранено множество правдоподобных царских хроник – основных источников всей последующей эфиопской истории. Их литературная и историческая ценность весьма различна. Многие из них записывают только сухую и сжатую цепь событий с постоянными повторениями имеющихся в наличии литературных форм и чрезмерным использованием цитат из Священного Писания. Другие, однако, особенно «Хроника войн Амдэ-Цыйона Первого», заслуживают похвалу исследователей как живые и яркие документы.

Один исторический трактат, или скорее исторический роман, переведенный с арабского в первой четверти XIV столетия, имел экстраординарное значение для всех последующих веков эфиопской истории. Это был Кебра Нагаст, или Слава царей, в котором мы находим рассказ о визите царицы Савской к Соломону, рождении Менелика, их сына, и его последующем визите в Иерусалим, завершившемся похищением Ковчега завета и возвращением вместе с ним в Аксум. Это не было первым появлением в Эфиопии легенды о царице Савской, она должна быть известной абиссинцам на протяжении столетий, но в этом виде история обрела своего рода литературный авторитет и получила детальное историческое описание. С этого времени и впредь уже не было необходимости в подчеркивании семитского происхождения каждого правителя Эфиопии. История, изложенная в Кебра Нагаст, стала национальной сагой всей страны, в которую каждый из ее граждан безоговорочно верит.

В области стиха, как светского, так и религиозного, исследователи нашли свидетельство более мощных и оригинальных форм эстетического выражения. Например, некоторые гимны XIV столетия представляют темы Страстей Господних и истории христианских мучеников, часто в форме куплета или диалога, все еще свободной от стереотипных условностей, связавших более позднюю абиссинскую поэзию. Особенный интерес представляют некоторые стихи, посвященные резне христиан Наджрана, происшедшей в 523 году, – событию большой исторической важности, повлекшему за собой захват Йемена абиссинцами. Восемь столетий спустя этот трагический, но славный эпизод все еще вдохновлял воображение христианского поэта.