Третий рейх: символы злодейства. История нацизма в Германии. 1933-1945 - Йонас Лессер

После второго поражения Германии Эдуард Геммерле, совестливый и порядочный католик, сказал, что причина немецкой катастрофы кроется в интеллектуальных течениях, возникших не при Гитлере, а в далеком прошлом. Гитлер был бы невозможен, если бы его ядовитые семена не упали в подготовленную и удобренную германскую почву. Она была подготовлена всеми теми политическими силами, которые обожествляли государство и мешали немцам созреть до способности независимо мыслить. Новый Германский рейх унаследовал государственное устройство прусских королей и восточно-эльбской аристократии. Символом этой государственности можно считать каску прусского полицейского. За двести лет в Пруссии сложилась идеология милитаризма, состоящая из немецкого феодализма, верности воинским начальникам, железной дисциплины и почитания «королевской военной формы». Нигде в мире так не прославляли милитаризм и воинскую доблесть, как в Германии. Этим можно объяснить, почему большая часть немецкой нации добровольно подчинилась Гитлеру и его режиму.

Гегелевский культ государства нашел множество последователей в Германии, где шумно приветствовали книгу Карлейля «О героях, почитании героев и героическом в истории», а также его героизированную «Жизнь Фридриха II Прусского». В гитлеровском рейхе Карлейля восхваляли как нордического провидца, в то время как в Великобритании писатель Э.М. Форстер рассмотрел в его презрении к демократии близкое родство с доктриной национал-социализма. В годы подъема нацизма немецкий профессор Фридрих Гундольф хвалил Гегеля за защиту великих людей от посягательств моралистов и поклонников гуманизма. Таким же было отношение Гундольфа к Александру, Цезарю и Наполеону. «Великий человек, – говорил Гундольф, – это наивысшая форма, в которой мы познаем Божественное». Эти три человека, «космические герои», «нераздельная тро ица», являются на помощь всякий раз, когда мир стоит на краю гибели. Не видим ли мы здесь намека на Гитлера? В то время, продолжает Гундольф, как старый мир видит в них разрушителей, новый мир узнает в них свершителей. То, что когда-то считалось преступлением, становится святым делом.

Профессор Майкл Грант сказал по этому поводу, что, восхищаясь многочисленными талантами и дарованиями Цезаря, мы не должны считать его образцом для наших детей. Грант напоминает, что однажды Цезарь пригласил в свою ставку галльских вождей для дружеской беседы и одновременно приказал своей коннице перебить всех оставшихся без защиты женщин и детей. Катон, узнав об этом, предложил сенату выдать Цезаря галльским племенам как военного преступника.

Милитаризм был еще одним роковым германским наследием. До самого прихода Гитлера к власти большинство немцев, воодушевленных написанной Карлейлем романтической биографией Фридриха II, славило этого прусского короля. В двадцатых годах популярность Фридриха взлетела на небывалую высоту, вознесенная волной нового национализма, вопреки предостережениям Вернера Хегемана, написавшего в 1924 году «Фредерикуса». Эпиграфом к книге стали слова, сказанные в 1805 году Э.М. Арндтом: «Нам, немцам, было мало радости от этого короля. Никто до него не причинил нам столько вреда». В 1933 году Хегеману пришлось бежать из Германии. Другой изгнанник, Генрих Манн, сказал, что Фридрих представлял прусскую Германию, которой было суждено возбудить вражду одной страны к европейскому порядку. В 1788 году Мирабо констатировал: «Пруссия – это не страна, имеющая армию, это армия, владеющая страной». Граф фон Штейн, консервативный аристократ Наполеоновской эпохи, однажды заметил: «Тщетно ожидать, что в нас пробудится общественный дух англичан и французов, если мы не поставим армию в рамки, границы которых ей не дозволено переступать в странах, где царит дух сообщества».

Профессор Риттер пытался отрицать, что вообще существовало такое явление, как немецкий милитаризм. Вот пример: «Армия должна всегда оставаться аполитичным инструментом государства, в противном случае она становится смертельной опасностью для любого правительства. Это не является милитаристской особенностью прусско-германского государства, по необходимости такое положение должно являться фундаментом всех западных демократий». Немцы с готовностью внимают этому вздору. Они не слушают профессора Людвига Дегио, который говорит об узкой концепции милитаризма, созданной Риттером, и об ущербности идеи о «разумности государства» как идеи нравственной.

Было объявлено безнравственным стремление к вечному миру, а длительный мир был назван нравственной угрозой. Быстрая победа в 1870 году много способствовала прославлению германской армии. Память победы под Седаном отмечалась каждый год с необычайным шумом в сопровождении бесчисленных напыщенных речей. Даже профессор Лагард назвал каннибальской жестокостью постоянное напоминание соседнему народу о нанесенном ему поражении, а Моммзен всегда ратовал за отмену Седанского праздника. В огромном количестве книг война, как таковая, воспевалась в самых неумеренных выражениях. Когда профессор Й.К. Блунчли послал экземпляр своего учебника по международному праву начальнику Генерального штаба Мольтке, то получил такой ответ: «Вечный мир – это мечта, причем далеко не прекрасная по сути дела. Напротив, война есть часть Божественного космического порядка. Самые благородные качества человека проявляются во время войны: мужество и смирение, чувство долга и воля к самопожертвованию. Без войн мир погрузится в пучину материализма». Такого же мнения придерживался Ницше: «Прекраснодушное мечтание – многого ожидать от человечества, если оно разучится вести войны».

Генерал Бернгарди взял эти слова эпиграфом к своей книге «Германия и следующая война». С равным успехом он мог бы взять для эпиграфа слова того же Ницше из «Так говорил Заратустра»: «Вы говорите, что доброе дело оправдывает даже войну? Я же говорю вам, что хорошая война оправдывает любое дело». Когда слышишь такие слова, кажется, что призрак Гитлера встает из могилы. Бернгарди сожалел, что многие немцы считали войну большой опасностью. Немцы когда-то были самой воинственной нацией Европы, но, к несчастью, привыкли считать войну бедствием и не видят больше в ней величайший фактор цивилизации и державности. Читайте книгу Клауса Вагнера «Война как творческое начало мира», говорил генерал своим соотечественникам и добавлял, что идея отмены войн не только глупа, но безнравственна и негуманна. Он преуспел в деле отравления немецких душ. В 1912 году одна немецкая газета писала: «Каких знаменитых людей немецкой истории любят наиболее страстно? Может быть, Гете или Шиллера? Может быть, Вагнера или Маркса? Отнюдь нет. Это Барбаросса, Фридрих Великий, Блюхер, Мольтке, Бисмарк – жесткие и кровавые деятели. Они принесли в жертву тысячи человеческих жизней, но нация всей душой преисполнилась благодарности и обожания в отношении их. Они делали то, что мы должны делать теперь. Спасение в нападении». Немецкая молодежь повторяла эти слова в 1913 году, называя войну самым возвышенным и священным из всех видов человеческой деятельности.

Когда Первая мировая война, которой так страстно жаждали генерал Бернгарди и ему подобные, наконец разразилась, профессор Зомбарт высмеял «Утопию» Томаса Мора, так как в ней война описывалась как «настоящее зверство», а это конечно же очень характерно для абсолютно негероических британцев. Зомбарту гораздо милее Трейчке, ибо этот предтеча Гитлера говорил, что нации становятся женственными и эгоистичными, если мир надолго затягивается. «Мелкие умы, – говорил Трейчке, – придерживаются безумной идеи о том, что война – это величайшее зло. Она, наоборот, средство исцеления того поколения, которому посчастливится участвовать в великой и справедливой войне». Если бы профессор Зомбарт захотел, то он мог бы исписать массу страниц подобными цитатами из Фихте, Шопенгауэра, Гегеля, Гартмана и Ницше. Эти философы отличались друг от друга своими философскими взглядами, но все соглашались с очищающим и возвышающим действием войны на нации. Милитаризм, пояснял Трейчке, – это дух героизма, подкрепленный духом войны. Это тесный союз Потсдама и Веймара. Это команда «Фауста», «Заратустры» и Бетховена в одном окопе. Мы нация воинов, и им мы отдаем наши самые высокие почести. Милитаризм пробуждает героические чувства даже у последнего поденного рабочего на ферме. Так как мы исполнены милитаризма, мы считаем войну чем-то священным, самым священным делом на Земле. С ним соглашается пангерманист Х.С. Чемберлен, учитель Гитлера: «Немцы лучше всех одарены для войны». В 1935 году это повторил и генерал Людендорф: «Война – это наивысшее проявление расовой воли к жизни».