Весенняя лихорадка - Джон О'Хара

По пути к дому Глории Боум не позволял себе думать о том, что могло бы случиться, о том, что, как он надеялся, случится. Находясь в Питтсбурге, он часто бывал в этом доме, но в один солнечный день понял, что это тот самый день. Понял, что кое-что сделает. Время обеда прошло, и у него было предчувствие, что миссис Уэндрес не будет дома. Дома ее не оказалось. Открывшая Боуму дверь служанка знала его и, видя что он не расположен уходить, услышав, что миссис Уэндрес нет дома, пригласила его войти.

— Не знаешь, когда она вернется? — спросил Боум.

— Нет, сэр, но, думаю, не скоро. Она отправилась в центр за покупками. Ушла за полчаса до вашего прихода. Принести вам чаю или чего-нибудь?

— Нет, спасибо, продолжай заниматься своими делами. Я посижу немного, и если миссис Уэндрес не появится, уйду. Маленькая Глория играет на улице?

— Нет, сэр, она в доме. Няня сегодня не пришла. Я пришлю ее к вам.

— Я хочу попрощаться с ней. Сегодня вечером я уезжаю.

Служанка была только рада избавиться от Глории. У нее хватало своей работы, миссис Уэндрес не принимала никаких оправданий, если что-то не было сделано.

Глория вбежала в комнату, резко остановилась и взглянула на него. Потом слегка улыбнулась.

— Как сегодня моя маленькая девочка? — спросил Боум.

— Хорошо, спасибо, — ответила она.

— Иди сюда, почитаю тебе страничку юмора, — сказал он и взял газету. Кивнул служанке, та вышла.

Глория подошла и встала между его ногами, он сидел и читал юмористическую страничку. Поза ее изображала внимание, но в глазах внимания не было. Давление ее локтя на ногу становилось невыносимым, и он взглянул ей в глаза как женщине. Она не выказала испуга. Возможно ли, что этот ребенок… такого ли рода Вандамм мужчина… объясняло ли это вандаммовское обожание этого ребенка?

Боум перестал читать.

— Дай пощупаю твои мускулы, — сказал он. Глория согнула руку и напрягла бицепс. — М-м-м, — протянул он. — Очень хороший мускул для девочки.

Наступило молчание.

— Полностью готова к лету, так ведь? — спросил Боум.

— Да, — ответила она.

— На тебе мало одежды, — сказал он. Тут его охватили паника, страх, необходимость спешить, и руки пришли в неистовство. Он поцеловал девочку в губы так крепко, что причинил ей боль, и она, толком не зная, что происходит, понимала, что нужно отбиваться.

Боум попытался замять это акробатикой. Поднял Глорию высоко в воздух, заговорил с ней, сделал попытку засмеяться. Он хотел уйти из этого дома, но боялся. Он не сделал ничего, только прикасался к ней, но боялся истории, которую она могла рассказать. Не мог уйти, пока не будет уверен, что она не побежит испуганно на кухню и не пролепечет что-то служанке. Сказал:

— Ну вот, я поцеловал тебя на прощание и теперь, пожалуй, пойду. Хорошо?

Глория не знала, как вежливо ответить.

— Будешь скучать обо мне? — спросил он. — В следующий приезд привезу тебе замечательный подарок. Какой хочешь?

— Не знаю, — ответила она.

— Ладно, привезу что-нибудь очень хорошее из Нью-Йорка. Это наш секрет, так ведь?

— Да.

— Попрощаешься со мной?

— Да.

— Ну?

— Пока, — сказала она.

— Правильно. До свидания, Глория. Скажи матери и дяде, что я прощаюсь и с ними.

У него возникло искушение дать ей денег, но какая-то свинская осторожность одержала верх. Он ушел и больше не возвращался, но о нем не забывали.

Глории хотелось рассказать кому-нибудь, что сделал Боум. Как только он ушел, девочка забыла о боли, причиненной его зубами. Она помнила его руки. Пошла на кухню и стояла, глядя на служанку, чистившую столовое серебро. Смотрела и не ответила, когда та спросила: «Ну, на что смотришь?» Рассказать ей она не могла.

Глории потребовался год, чтобы рассказать эту историю, мать усомнилась в ней, а дядя не поверил ни единому слову. Однако Вандамм понял: что-то стряслось, потому что Глория внезапно стала равнодушна к нему, ко всему, что он покупал ей или делал для нее. Он решил, что это как-то связано с возрастом. Ей двенадцать лет, возможно, менструации у нее начались раньше, чем у большинства девочек. Причин может быть много. Она была унылой. Постоянно слегка подавленной. Но нельзя ожидать, что она всегда будет ребенком. Но та история мало-помалу раскрывалась, пока мать и дядя не смогли воссоздать всю сцену. Они повели ее к своему врачу, но Глория не позволила ему прикоснуться к себе. Пришлось вести ее к врачу-женщине. Вандамм нанял частного детектива покопаться в прошлом Боума и начал собственную кампанию, чтобы того уволили с работы в Вашингтоне. В этом не было необходимости. После дурного обращения с девочкой Боум вернулся в Вашингтон, уволился и уехал неизвестно куда. Частный детектив выяснил, что за два года до войны у Боума была такая же скандальная история. Жених его дочери узнал о ней, они тайно скрылись и больше ни разу не видели отца и тестя. Вот почему он не навещал дочь в Трентоне.

Физических последствий инцидента с Боумом не было, но психическое состояние Глории отразилось на ее общем здоровье. Вандамм решил, что хорошо будет уехать из Питтсбурга. Сменить место. В Нью-Йорк.

В течение трех лет этот переезд оправдывал себя. Глорию определили в дневную школу высокой церкви[28], где девочки носили форму. Поэтому с первого дня она была такой же, как все остальные ученицы. Мать каждый день водила ее в школу и встречала после уроков. Здесь Глория была не самой умной, не самой хорошенькой и не привлекала к себе особого внимания. Она завела нескольких подруг и летом ездила с ними в штат Мэн в лагерь отдыха, которым руководили двое школьных учителей. Там было много девочек из других школ, и ей не надоедали одни и те же лица. Когда возвращалась в школу, там всегда бывали новые девочки. Глория настолько оправилась, что сама попросила отправить ее в школу. Ей хотелось учиться в Калифорнии, но когда ее попросили объяснить причины, она сказала лишь, что ей нравится песенка «Апельсиновые рощи в Калифорнии», популярная в то время. Дядя был готов потворствовать капризу племянницы, но этому помешало временно ухудшившееся финансовое положение. Он попытался найти работу в Калифорнии и впервые узнал, что удачлив; там работали хорошие специалисты, получавшие в месяц меньше платы за квартиру в Нью-Йорке. И всякая возможность отправить Глорию в Калифорнию или куда-нибудь еще к западу от Гудзона исчезла, когда в течение недели были совершены два насильственных преступления, что окончательно укрепило давнее предубеждение Вандамма против Запада. Одно представляло собой дело «Леопольд — Лоуб», очень похожее на то, что произошло с Глорией; другим было самоубийство женщины и врача, которых Вандамм знал давным-давно. Для Глории выбрали хорошую, не особенно фешенебельную школу в Новой Англии. Она проучилась там почти год, потом ею увлекся другой мужчина, по сравнению с которым Боум в конце концов стал казаться чуть ли не ангелом-хранителем.