Былины Печоры и Зимнего берега - Автор Неизвестен

225 А старо́му в поле смерть не написана».

Говорит Соко́лик таково́ слово́:

«Я съехался со стары́м казако́м во чистом поле,

Старый казак зовет тебя б....., меня выб......».

Говорит ему мамонька родимая:

230 «Не пусты́м старо́й да похваляетца».

Он взял у матери да голову смахнул.

Когда заспал стар казак да Илья Муромец

Своим сном да богатырскиим,

Тогда забежал Со́кол во бел шатер,

235 Во бел шатер да в белокаменный

Со своим ножом, со булатныим,

Он ткнул стара казака́ во белы́ груди́.

У старого-то казака́ был чу́дный крест,

Во крест нож-то ударился,

240 Разбудился стар казак да Илья Муромец,

Увидел окол себя Соко́лушка,

Говорит ему таково́ слово́:

«Уж ты что делаешь, млад Соко́лушек,

Не гово́рено было больше биться-ратитьца».

245 Вскочил стар казак на резвы́ ноги́,

Хватил его за желты́ кудри́,

Поднимал его выше лесу, выше тёмного,

Выше облака, выше ходяцего,

Опускал его на землю — не подхватывал,

250 Опа́дывал Соко́лик, как камешек, на сыру́ землю́.

(Так вот он его и убил).

11

ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

Был-жил богатырь. Ездил он всё по чисту полю, воевал. Не было у него ни сына ни дочери. Всё он молил, чтобы у них родился кто-то, сын ли, дочь ли. Вот родился у них сын. Назвали они Илья Муромец его. Потом он рос хорошо, здоровый был, потом опился, ноги его носить не стали. А отец и мать ста́ры стали, на поле работают. А его́вый сын все дома сидит.

Потом зашла к нему сироти́на — калика перехожая, просит милостыню: «Стань, молодец, дай мне кусок хлеба, милостыню». А он и говорит: «Кака я встану, у меня ноги не действуют». «Встань, может и встанешь. Подай, — говорит, — милостыню». Он стал пошевеливатьца, вставал, вставал и встал. Пошел, дал ей милостыню. Поклонился ей и сказал: «Ты меня на ноги поставила, а то двадцать лет сидел». Отец, мати приходят, а он ходит вокруг хаты своей. Мать возрадовалась: «Вот нам замена пришла, на ногах ходит, работать будет».

Тут прошло несколько времячко, поработал Илья Муромец и говорит: «Докуль я здесь сидеть буду, — ничего не знаю, сижу. Я, — говорит, — не буду работать, а дайте мне благословение, дайте мне оте́цко копье ме́нно, долгомерно, и па́лицу боеву». Отец его не спускал сразу, а потом его благословил ехать. Вывел ему коня доброго, — сам ездил еще воевал. Вынял ему ружье цельное, двенадцать золотых стрелоцек, па́лицу боевую, седло зеркальное, узду серебряну.

Вот он заседлал лошадь, сам направился, положил двенадцать подпругов, не ради басы́, ради кре́пости. И распростился он тут с отцем-матерью. Отец ему тут наказывал: «Поедешь, дитя, во чи́сто поле, встретятца там росстони, три дороги; серый камень тут же. На камню написаны позоло́ты: перва́ дорога ехать — быть женатому, втора́ дорога ехать — быть богатому, а третья́ дорога — двадцать лет никто не ездил, заселился тут Идолище немецкое. И он тут, из-за него никто и не ездит. Он на трех дубах толстых тут сидит, со стороны на двадцать верст никого не допускает: заревёт он криком звериным, от голосу его лошади и валятся». И не велел ехать отец ему той дорогой: «Не езди той дорогой, не убивай Идолище немецкое, не нарушай мое благословление».

И видели, молодец в стремена ступил, не видели, как на коня скочил. Вот он уехал. Вот он там ехал близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли. Доехал к этим росстоням, эти надписи прочитал, кака куда дорога.

Вот перва́ дорога — женатому быть. А он и говорит: «На чир мне женитьца, старому, мне не семнадцать лет». Втора́ дорога — быть богатому. «Мне не надо, — говорит, — чужое богатство, своего хватит. А, — говорит, — лучше поеду я, где живому не быть, испытаю счастья».

Вот он поехал. Дорога вся заросла. Одной рукой коня ведет, другой — сыры́ ду́бья рвет, направлят дорогу. А здесь мостики сповы́гнили, столбики сповыломались. Он мостики принаправил, он столбики припоставил. И всё вперед да едет. А Идолище немецкое узнал, что он близко, не допускат к себе. Крикнул Идолище немецкое голосом, а у Ильи Муромца конь на колени пал. Он схватил лошадь и говорит: «Что ты, конь, ты, конь, травяно́й мешок, не слышал ты во́ронья гарканья?»

Заскочил на коня Илья Муромец и говорит: «Не велел мне отец до Киева лук спускать — приходитца», — говорит. Тугой лук принатягивает, стрелоцку кладет, принаказывает:

«Ты лети, моя стрелоцка калё́ная,

Не упа́дывай ни на́ небо, ни на́ землю,

Залети́, моя стрелоцка калё́ная

Идолищу прямо в правый глаз».

5 Натянул он туго́й лук,

Спусти́л стрелоцку калё́ную.

Не деревья с пней повалилися,

Не звери в ле́си закричали, —

Залетала стрелоцка Идолищу прямо в правый глаз,

10 И свалился Идолище с дуба́ на́ землю.

Он ехал на коне, не останавливался,

Подхватил его себе на коня.

Приковал он его к лошадиной гриве

И поехал с им вперед.

Едет он, а на дороги у Идолища много у него науби́вано, нало́жено сыновей отецкиих. Едет, а у Идолища жена да сыновья увидели и говорят: «Мама, папа едет да мужика везет». А мать посмотрела и говорит: «Нет, детки, мужик-то едет, да папу везет». Побежали дети. Мужика колотят, хотят его с лошади стащить да убить. А стар казак сидит, Илья Муромец, на лошади, которого ногой лягнет, так тот и повалится. Жена золотой казной выкупать мужа ладит, а он едет мимо, не останавливатца, продолжат свой путь-дороженыку. Ни на цо он не смотрит.

Приезжат прямо в стольний Киев-град, проезжат к князю солнышку Владимиру. Едет он мимо заставы крепкой, приехал он прямо к воротам, к князю Владимиру. Чела не бьет и головы́ не гнет. И тут поставил он лошадь добрую с Идолищем немецким, а сам пошел во дворец. В ту пору было, в то времяцко было собрано пиро́ванье-столо́ванье. Зашел он, поклонился во все стороны, царю-солнышку на особенности.

Стал государь у него спрашивать: «Ты еси, стар казак Илья Муромец, ты какой ехал путью́-дорожецкой?» Он говорит: «Я ехал дорогой прямоезженой, по которой