Кружево Парижа - Джорджиа Кауфман

какому сроку. Я закрыла лицо руками, стараясь скрыть брызнувшие из глаз слезы облегчения.

Следующие несколько месяцев мне некогда было присесть и подумать.

Понедельник утром начинался с примерок для вечерних и дневных нарядов. Я еще носила платья своего пошива, но вешалка с красивыми платьями, сшитыми специально для меня, постоянно пополнялась. Почти каждую неделю я сидела в разных отделах, за новым столом. Работала с мужчинами и женщинами, изготовлявшими макеты фасонов мэтра, с модельерами, подготавливавшими выкройки, с портными, кроившими ткани, с портнихами, как я сама, собиравшими и сшивавшими наряды, мастерицами по вышивке, отделке бисером и стеклярусом, перьями и кружевом. На выходные мадам Фурнель приглашала меня на уроки к себе на квартиру. Она жила одна в квартире в многоэтажном запущенном доме в шестом округе и, казалось, была рада компании. Спустя месяц она предложила мне переехать к ней в свободную комнату.

Когда она впервые открыла дверь моей новой комнаты, я не могла переступить через порог. Я словно попала в спальню сказочной принцессы. В одном углу слева от высокого окна стояла антикварная полуторная кровать с позолоченным, в тон гардеробу изголовьем. Следом вдоль стены – деревянный гардероб, инкрустированный позолотой, а лицом к ним, напротив окна, – небольшой письменный стол и стул с богатым золотистым бархатным сиденьем. Комната была само совершенство.

– Входи же, – подтолкнула меня мадам Фурнель.

Она оставила меня все рассматривать, а сама бросилась к окнам.

– Забыла задернуть.

Она начала задергивать тяжелые портьеры дамасского шелка, роскошными складками ниспадавшие на пол.

– Ой, пожалуйста, оставьте! – крикнула я и, подойдя к окну, погладила шторы из роскошного желтого шелка. – Они смотрятся идеально. Сами шили?

– Конечно, – удивилась она. – Я этой комнатой не пользуюсь, но люблю, чтобы все было в порядке.

Я первый раз выглянула из окна. Мы находились на втором этаже, чуть выше крон деревьев, выстроившихся на улице. Если прикрыть глаза, можно вообразить, что перед тобой зеленый луг. Я тайком потерлась щекой о шелк, надеясь, что она не заметит моих слез. Меня словно спасли.

– Ох, мадам Фурнель, – наконец вымолвила я. – Здесь так красиво.

– Да, – согласилась она, довольная моим очевидным восторгом. – Мне повезло, что я заполучила все это.

– Не знаю, как вас благодарить за это, за все.

– Не говори глупостей, – усмехнулась она. – Женщины должны помогать друг другу, только и всего. Как вот в этом случае.

Она обвела рукой комнату.

– О чем это вы?

Она прошла к письменному столу и вытащила стул.

– Ты бы распаковала вещи, пока я рассказываю.

– Конечно, но я быстро, – ответила я, поднимая потрепанный чемодан на кровать.

Он больше не пустовал, я сшила много одежды. Новый гардероб еще висел на работе, на авеню Монтень.

– Видишь ли, во время войны в здании напротив работало одно заведение.

Я застыла, не повесив на плечики платье, так мне стало интересно.

– Какое?

– Бордель.

– Ох, – я подошла к окну. – Там?

По моей спине поползли мурашки.

– Да.

– Вроде… дом как дом.

Я уставилась на здание. Когда я искала работу, мужчины много раз предлагали «поужинать вместе». И ничего не стоило оказаться в конце концов в таком заведении.

Восторг немного поутих, и я начала распаковывать платья.

– Я обычно вежлива с соседями, поэтому всегда здоровалась с мадам и девушками – bonjour, и все. Их не прикрыли, потому что они обслуживали высокопоставленных нацистов, такой вывод я сделала, наблюдая каждую ночь большие машины и водителей в форме эсэсовцев, ожидавших внизу. И вдруг они впали в немилость. Месье Ламбер, из кондитерской, шепнул, что жена коменданта подхватила неприятную болезнь. Как бы то ни было, их всех арестовали и мебель выкинули на тротуар.

Я выглянула из окна, представив горы красивой мебели, выброшенной как мусор. Я уже понимала, что значит быть выброшенной на улицу, и содрогнулась.

– Ужасно, – заметила я.

– Да. А какое расточительство, – подтвердила она и оживилась. – Я заплатила юному Пьеру, сыну консьержки – потом с ним познакомишься, – чтобы он перенес все сюда.

Даже мой неопытный глаз мог определить, что мебель изысканная и дорогая, как я догадывалась, судя по своим походам на блошиные рынки.

Мебель была роскошной по сравнению с тем старьем, какое я могла купить.

– Девушки, наверное, были очень красивые, раз могли такое себе позволить, – тихо сказала я.

– В письменном столе лежали бухгалтерские книги мадам. Они точно это заработали. Только чем все закончилось? Всех отправили в лагеря.

Она подошла к окну и потрогала янтарные портьеры.

О лагерях мы обе знали достаточно и помолчали.

– Вы видели кого-нибудь из них потом? – спросила я.

– Да, – вздохнула она. – Где-то через месяц, когда война закончилась, я увидела прислонившуюся к стене дома мадам. Она вернулась посмотреть, не осталось ли чего. Я пригласила ее к себе, накормила и выписала чек за мебель. Понятное дело, не настоящую стоимость, но вполне достаточную сумму, чтобы встать на ноги. Она была бесконечно благодарна мне за то, что я вернула бухгалтерские книги. Такая независимая женщина не должна страдать.

В нашем мире у женщин был один удел – замужество.

Я все еще надеялась вернуться в Санкт-Галлен, найти Лорина и обрести подобие семейной жизни. Но, слыша, как мадам Фурнель с таким сочувствием говорила о хозяйке борделя как еще об одной независимой женщине, поняла, что у меня с ними больше общего, чем с Идой Шуртер.

Я закончила разбирать вещи в тишине, пытаясь понять, что это откровение значило для меня и моей судьбы. Прибрав в комнате и водрузив чемодан на гардероб, я подошла к мадам Фурнель, стоявшей у окна.

– А вас не смущало, как она зарабатывала себе на жизнь?

Я прикрыла глаза, боясь ее ответа, боясь, что она обо мне подумает, если узнает все.

– Нет, Роза. Я никогда не была замужем, а из того, что вижу, понимаю: за независимость женщинам приходится бороться. Они торгуют своей внешностью, чтобы выйти замуж или стать проститутками – для меня это одно и то же. Или же пораскинут мозгами и работают не жалея сил. Это мне по душе. Мадам, может, когда-то и занималась проституцией сама, но без былой молодости и красоты ей пришлось полагаться только на мозги и упорный труд. Бухгалтерские книги поведали мне ее историю – она отличалась умом и щедростью.

– Я вам очень признательна, мадам, – закусила губу я. – Я ведь могла разделить их судьбу.

– Ничего подобного, – фыркнула она. – Это вовсе не твоя судьба, вот почему ты мне сразу понравилась. Ты красива… – Она развела руками, словно говоря «конечно», потом продолжила: – Но ты бы никогда не пошла той