Право на возвращение - Леон де Винтер

Вопреки всему, Браму вспоминалась не картина пожара, а его сын, спокойно сидевший на руках у матери и свысока взиравший на суету, на огонь и пожарников, прислушивающийся к стрекоту вертолетов.

— Да нет, это — перст судьбы, — сказала Рахель. — Не заболи у него животик…

Магия занимала в ее жизни важное место, и, когда он рассказал ей, что уже несколько недель видит сны о дыре в полу, Рахель сделала из этого какие-то невероятные выводы. Надо продать дом. Немедленно заделать все дыры в полах. Привязывать Бенни к стулу. В случайности Рахель не верила. Ей представлялось, что в мире существуют невидимые, но оттого не менее важные связи между событиями, чувствами и вещами. Она верила, что потерянные вещи можно отыскать, сконцентрировавшись на мыслях о них.

По телеэкрану болтался персонаж компьютерного мультика, похожий на оживший скутер, но искренне считавший себя козой.

Брам спросил:

— Эти червяки — они большие?

Бенни, с интересом наблюдая за происходившим на экране, набил рот спагетти и сказал:

— Очень большие.

— Покажи-ка.

Бенни положил ложку и широко развел руки:

— Такие.

Это было ближе к змее. Змеи, значит. Неужели в доме водятся змеи?

— Сколько червяков ты видел?

Бенни снова взялся за вилку:

— Десять тысяч миллионов.

— Бен, ты умеешь считать. Сколько? — спросил Брам и поглядел в спину сыну.

— Бесконечно, — ответил тот.

Откуда он знает этот термин? И понимает ли его значение?

— Как ты сказал, малыш?

— Бесконечно, — небрежно повторил Бенни.

Может быть, отец прав: Бенни очень похож на Хартога, одинаковая генетическая структура, созданная для познания тайн мира, которых Браму не понять никогда.

— Что значит: бесконечно?

— Это если все-все-все сложить вместе. Сколько еще ложек?

Брам заглянул в его тарелку:

— Восемь.

— Четыре.

— Я сказал: восемь.

— О'кей.

Брам, не удержавшись, наклонился вперед, поцеловал сына в макушку и вдохнул запах его волос, сладковатый и свежий, несмотря на то что малыш весь день провел на солнце. Знания, над которыми шла незаметная работа в голове Бенни, недоступны Браму. Надо оставить его в покое.

Редчайший случай: у Бенни не было аппетита. Наверное, не стоило кормить его спагетти. В индийской стряпне Рахель Браму чудилось что-то мистическое. Он после стольких лет жизни с нею не смог бы приготовить себе даже супа. Единственное, чему он научился, — разогревать готовую еду в СВЧ-печке.

— Папа?

— Что, малыш?

— Сколько лет должно быть, чтобы уйти?

— Что ты имеешь в виду?

— Большие мальчики ведь уходят из дому, от папы и мамы?

— Если уезжают учиться, да. Когда им исполняется восемнадцать или девятнадцать лет.

— Я не хочу уехать, папа.

— А почему ты должен уезжать?

— Не знаю.

— Можешь хоть до ста лет оставаться с нами.

— Когда мама вернется?

— На будущей неделе.

— Я хочу ее увидеть.

— Конечно, увидишь.

— Я хочу ее теперь увидеть.

— Завтра утром мы ей позвоним.

— По скайпу? Тогда я ее увижу.

— Она взяла с собой лэптоп, так что мы сможем и поговорить, и увидеть ее.

Бенни кивнул головой, не отрываясь от телевизора.

Зазвонил телефон.

— Я возьму, — сказал Бенни. Он поднялся и взял с кухонного стола трубку, которую Брам там оставил.

— Иннеб Мйахнам.

И, спокойно выслушав ответ, сказал: — Нет, вы правильно набрали номер. Маннхайм. — Он кивнул:

— Иннеб Мйахнам — это Бенни Маннхайм наоборот. Да. Мне уже четыре года.

Он вернулся к Браму и, прикрыв ладошкой микрофон, сказал:

— Это тебя.

Брам взял трубку, назвался и потрепал сынишку, усевшегося возле, по волосам.

— Это Ицхак Балин.

— Ицхак? Ну и сюрприз! Как дела?

— Я не помешал?

— Конечно, нет.

— Рассказывай, Ави: твоя красотка жена, твой умник-сын — все в порядке?

— Лучше не бывает.

— Я слыхал, ты обзавелся замком?

— Замком? — Так вот какие сплетни ходят о нем в Израиле. Предатель обзавелся собственным замком, окруженным рвом. Израильская экономика в полном порядке, но профессор Маннхайм обстряпывает свои делишки в далеком Принстоне.

— Дом и правда большой, — сказал он, — но в очень плохом состоянии, как говорит мой отец — колоссальная куча старого дерева.

— Я видел твоего старика на прошлой неделе. Ничуть не переменился.

Хартог был страстным противником Балина.

— Ицхак, ты ведь умный парень, как ты не видишь, что твоя идея мирного сосуществования приведет к тому, что нас уничтожат, — сказал он как-то раз Балину. — Арабы не хотят мира. Знаешь, чего они хотят от тебя?

Балин безнадежно поглядел на него, но покачал головой:

— Нет.

— Я тебе скажу, — Хартог помолчал несколько секунд, чтобы усилить драматический эффект: — Арабы хотят выпустить тебе кишки, — он снова помолчал, — чтобы сожрать их сырыми.

Брам отозвался:

— Надеюсь, он отпустил тебя с миром.

— Разумеется, нет. Я всегда думал, что он самый крутой радикал из всех, кого я знаю, и не только радикал, он мечтает о «мирном размежевании»; и я надеялся, что правее него только стенка. Я ошибался. Он стал намного радикальнее — он был мне всегда симпатичен, ты знаешь, но теперь он зашел чересчур далеко.

Балин поступил не слишком тактично, затеяв с ним разговор об отце. Или он сделал это специально?

— Рад слышать, что старик по-прежнему бодр, — нашелся Брам, — а теперь расскажи о себе. Кстати, сколько у вас там сейчас времени? Полвторого ночи?

— Я не в Израиле, я в Нью-Йорке.

— Тогда мы должны увидеться. Как здорово, Ицхак, что ты мне позвонил!

Балин вызывал у Брама что-то вроде восхищения, хотя американцы и придумали для таких, как он, меткое словцо bullshitter.[28]Ицхак был одержим миссией, священной целью: покончить с оккупацией Западного берега. Он был уверен: как только это произойдет, в Иудее и Самарии будет создано независимое палестинское государство. Брам тоже довольно долго так думал. Но теперь уже не был в этом уверен.