Право на возвращение - Леон де Винтер

Посвящается

Моон, Моос и Джесс

Тель-Авив

Апрель 2024

1

Вернувшись с последнего вызова, Брам Маннхайм проторчал в буфете станции «скорой помощи» до полтретьего ночи. В мертвенном свете люминесцентных ламп он пил кофе с ребятами из ночной смены, жевал сладкие печеньица и запивал их водкой.

Во время дежурства им пришлось выезжать десять раз. Четыре автокатастрофы, два отравления, одно самоубийство, три несчастных случая со стариками.

Проснулся Брам на диване в гостиной, почувствовав, что Хендрикус лижет ему руки. Была половина седьмого утра. Пес терпеливо ждал, пока он натянет шорты и майку. Схватив мобильник, Брам взял Хендрикуса на руки и побежал с пятого этажа вниз, шлепая пластиковыми тапочками по бетонным ступенькам.

Пройдет полчаса, и Тель-Авив начнет просыпаться, погружаясь в ежедневную суету, а пока на пыльных улицах тихо, багровое солнце встает в небе, обещая ясный день. Но туман, поднимающийся над городом и морем, над тем, что только начнется сегодня утром, и тем, что существует в этой части мира многие тысячелетия, нес с собою запах распада и смерти.

Старина Хендрикус совершал свою прогулку не спеша, как и положено пожилому господину. Он более не считал нужным помечать все вокруг и аккуратно справлял нужду в одном из собачьих писсуаров, построенных на деньги американских спонсоров много лет назад, когда специальные комиссии еще следили за чистотой в этом районе. В солидных, элегантных домах жили тогда в основном эмигранты из Германии. А теперь вода так подорожала, что никто не смывал ею больше собачью мочу и в радиусе пяти метров от писсуаров стояла непереносимая вонь. Хендрикусу, впрочем, это не мешало. А Брам наблюдал за тем, как тощий пес неуверенно движется к цели, с приличного расстояния. Хендрикус был глуховат, а шесть лет назад, после стычки с не вполне нормальным бувье,[1]ослеп на один глаз. Ветеринар уверял, что он входит в пятерку самых старых собак города, старейшим же был могучий двадцатишестилетний Джеффери, помесь лапландской лайки с бультерьером, чей возраст поражал еще и потому, что собаки такого размера умирают, как правило, раньше, чем небольшие дворняжки, вроде Хендрикуса.

Каждое утро Хендрикус совершал прогулку по одному и тому же маршруту, вдоль молчаливых памятников германскому прагматизму. Путь его лежал по пересекающимся под прямым углом улицам, огибавшим шесть жилых кварталов. Он сам разработал маршрут, на протяжении которого не пропускал ни одного фонарного столба или мусорного ящика, успевал обнюхать колеса всех автомобилей, все расположенные в стратегически важных точках кусты и не забывал обменяться любезностями с несколькими знакомыми псами.

Браму казалось, что десять лет назад собак было намного больше. Тель-Авив нищал, и заводить собаку не пришло бы в голову никому, кроме горстки случайно застрявших здесь богачей, так что молодых псов было совсем мало. Встречавшиеся им немолодые собаки гавкали устало и безразлично, совсем как Хендрикус, а обожавшие их хозяева лелеяли стариков, словно собственных детей.

Они остановились на углу улицы, ведшей к морю. В конце ее, меж домами, на миг мелькнул силуэт армейского вертолета, бесшумно летевшего вдоль пляжа к югу, в сторону Яффы, всего в нескольких метрах от земли. Двадцать таких новеньких вертолетов, производивших шуму не больше, чем крылья птиц, были получены в дар от Тайваня и назывались «крылатыми драконами». Ортодоксы потребовали переименовать их: дракон — нечистое чудовище, ибо упоминается в нееврейской мифологии. И народ пошел им навстречу: теперь все называли вертолеты «крылатыми курочками».

Зазвонил мобильник Брама — древняя штуковина безо всяких модных наворотов. На дисплее высветилось имя Икки.

Икки Пейсман и Брам были единственными сотрудниками бюро «Банк», занимавшегося розыском пропавших детей. Бюро помещалось в доме, принадлежавшем разорившемуся банку, — отсюда и название. Икки, парень двадцати четырех лет, подходил для их работы идеально. Когда левую половину его тела уничтожил взрыв, ее заменил протез, начиненный электроникой, управлявшей искусственной рукой и ногой. Больницы Израиля, благодаря десятилетиям террора, вышли на первое место в мире по реконструированию любых органов и частей тела — кроме мозга, конечно.

Брам отозвался:

— Икки?

— Да. Брам! Есть надежда, что маленькая Сара жива.

В их списках было две Сары. Старшая, тринадцатилетняя, пропала всего три месяца назад. Младшая исчезла три года назад, когда ей было пять.

— Ты уверен?

— Почти. Это просто чудо, через столько-то лет.

Браму вдруг стало трудно дышать, словно его накрыли стеклянным колпаком. Хендрикус поднял голову, и Брам тоже поглядел вверх. Над крышами домов висело, разглядывая их, черное бесшумное насекомое — «крылатая курочка». За доли секунды специальная программа, сосканировав черты его лица, связалась через спутник с бункером в северной части города, где находился компьютер, и идентифицировала его, сверившись с содержимым банка данных. Пилоты прочли на экранах, вмонтированных в шлемы, результат проверки, и машина, развернувшись, исчезла за домами. Только деревья взмахнули ветвями да смерчем взвилась уличная пыль.

— Прекрасная новость, — сказал Брам в телефон, остро ощущая свою незначительность. — Информация от Самира?

— От его племянника. Назвался Джонни.

— Замечательное имя для араба. Что ты ему пообещал?

— Двадцать пять тысяч.

— Это много, Икки.

— Я тоже так считаю. Может, надо пригрозить ему, что не будем больше платить?

— Пригрозить? Ты где, собственно, живешь? В Швеции? Ты хотя бы знаешь этого Джонни?

— Пресса сводит меня с ума, — сказал Икки. — Я больше не читаю газет. Мне неинтересно читать о том, что мы должны вести переговоры с палестинцами.

— Мы должны продолжать переговоры, потому что иначе им ничего не вдолбишь, — ответил Брам. — Ты знаешь этого Джонни?

— Нет. Но Самиру можно доверять. А Джонни послал ко мне именно он.

— Все они между собой в дальнем родстве.

— Да, одна большая fucking family.[2]Что не мешает им при случае отрывать друг другу головы.

— Как раз этим они на нас похожи, — отозвался Брам.

— Только… есть небольшая проблема.