История села Мотовилово. Тетрадь 5 - Иван Васильевич Шмелев

Так не пойдёт, это не по-товарищески, – и в знак наказания так саданул Митьке по щеке, что тот выхаркнул на снег сгусток крови. И тут разразился кулачный бой. Мужики и парни охотно вступили в драку: кто-то за Митьку, кто за Ваньку. Издали виднелись беспорядочные взмахи рук.

Михаил Федотов, стоя около своего дома и заметив около пивной драку, как его брат Ванька машет кулаками, тоже ринулся туда и с разбегу, не разобравшись в том, кого же надобно бить, втиснулсая в толпу. Вломившись в неразбериху переплетенных в драке человеческих тел и махая руками, как мельница крыльями, он начал угощать своими пятифунтовыми кулаками кого попало, нанося удары и направо, и налево. Недаром Михаил на военной службе в строю крайним стоял на правом фланге. Стоя подальше от драки, Ершов Николай, дрожа всем телом, от задора вступить тоже в бой. Едва удерживаясь на месте, он судорожно подсучивал рукава и, наплёвывая в кулаки, держа их наизготовку, ни к кому не обращаясь, промолвил:

– Я сейчас кого-нибудь успокою!

– А ты, Николай, топай, топай, лаптем, лаптем отсюдова, пока тебе харю-то не намылили. Не хочешь крупным шагом дорогу отсюда отмеривать, так будешь мелкой рысцой удирать, улепетывать! Что ты кулаками-то турсучишь и локтями-то, как паровоз дышлом, поводишь, или завидно и бока у тебя чешутся? Поди, сунься, живо бока-то намоют, – предупредительно урезонивал его стоявший тут и не вступающий в драку, а только наблюдающий за ней Терентий Терешин.

– Ни хрена приподобного! – ерихонился, петушился Николай. – Я не из робкого десятка, и сам могу кого хочешь угостить, что кровью умоются! Вот они, мои кормилицы, – выставил вперед и пробуя на прочность свои кулаки.

– Ну, так поди, если завидно, тут тебе взвесют бесплатно!

А толпа охала и выла.

– Убегай, Миколай, как бы тебе тут не вложили!

– Я сам гляжу, кому бы ввалить!

А Николаю это не понялось, предупреждение пошло ему не в разум. Не послушав советов, Николай с прижатыми к груди приготовленными к бою кулаками втиснулся в толпу дерущихся и, не успев нанести никому удара, не больше как через минуту не вышел и не выскочил из этого клубка мужичьих тел, а на карачках выполз меж чьих-то раскоряченных ног.

– Ну, что, я баил. Уму–разуму вложили! – сказал Терентий.

Николай деловито и молча обтёр свое обкровавленное лицо, без возмущения и угроз стал отплёвываться, разукрашивая приближенный от него снег. Не утолив свой азарт в драке, он молчаливо побрел домой. А когда драка, утратив свой пыл и азарт, сама по себе окончилась (ведь петухи и то когда-нибудь да прекращают бой), люди, остепенившись, стали мало-помалу расходиться, а победители остались тут, словесно разбирая исход драки.

Михаила Федотова из любопытства спросил Терентий:

– Ты не знаешь, кто это из вас Николая Ершова угостил? Он пошёл, весь разукрашен кровью!

– А я гляжу, появилось в драке чье-то свеженькое лицо, и поднёс ему для храбрости, – самодовольно изрёк Михаил, – сжал потуже свой кулак и хлысть по этой свеженькой роже. А это, видно, Николай Ершов подвернулся?!

– Ну, да, он.

– А ты поди, догони его, да извинись, ведь ни за что, ни про что он получил это, – весело смеясь, добавил Терентий.

– А на хрен он мне нужен, в чужие сани не впрягался бы! Не совался бы в такой кутерьме, в обмешулках словить недолго! – заключил Михаил.

– Драться, так драться, подвыпившие мужики уёма не знают.

Пока на улице бушевала драка, внутри пивной из-за шума не видели и не слышали ее, а там произошёл свой скандал. Изрядно подвыпивший Панька Варганов что-то дурашливо разбушевался, его хотел унять его сродник Федюшка. Панька, не терпящий уёмщиков, ударил бутылкой Федюшке по голове. Федюшкино лицо все облилось кровью. Пока Федюшка оправлялся от удара, освобождая лицо от врезавшихся в кожу стеклянных осколков. Панька, видя, что дело плохо, прячась от возмездия, забрался в подпол. Но в подполе долго не просидишь, сиди, не сиди, а вылезать надо. Приглушённо в морозном воздухе, тренькнув, дзинькнуло выбитое стекло. Панька, выбив стекло в окошечке, через которое обычно ссыпают картошку в подпол, стал выкарабкиваться через него наружу. С противным скрежетом засвиристел выдираемый заржавелый гвоздь. Окошечко оказалось мало. Пока Панька вылезал, у него рубаха разорвалась в клочки, а на голом теле появились кровяные царапины. В пивной Федюшке кто-то шепнул:

– Панька вылезает из подпола, и там застрял.

Федюшка на улицу выскочил с топором, но момент был упущен. Панька, только что вылезший из окошечка голышом, без рубахи, торопко отбежал на дорогу. С довольной усмешкой стал закуривать. Попав в такой опасный переплёт, у него все похмелье вылетело, а увидев Федюшку с топором в руках, самодовольно погрозился пальцем и драпанул в Кужадониху. Если бы не успел Панька вылезти из окошечка, то, наверное, он отведал бы Федюшкиного топора по голове.

В это самое время тут оказался Николай Смирнов, как и всегда с ружьем за плечами, давно подстерегающий Паньку для отмщения, но он немножко запоздал. Момент упущен, стрелять же при большом скоплении народа он не стал, отложил мщение на более подходящий момент.

После драки как-то, увидев Василий Савельев Николая Ершова, спросил:

– Где это ты синяков-то раздобыл? Кто тебе фонарей-то понавешал? Ты разбогател, тебя и не узнаешь! – с явным подтруниванием, добавил он.

– А все по пьянке, – с наивностью ответил Николай. – Был влоск пьяный, вот и сплоховал малость, если бы был не пьяный, я бы им дал! – самодовольно петушился он. – И нужно же мне было тогда ввязаться в эту драку, ведь меня не затрагивали, и не мой воз, не мне было везти, – деловито рассуждая и признавая свою ошибку, закончил он. – А теперь вот и вынашивай эти надоедливые синяки, – спохватившись, добавил Николай.

– А ты, Ефимыч, когда в пивной-то бывал или нет? – спросил он, интересуясь, у Василия.

– Как-то раз заходил, поинтересовался, не для выпивки, а так полюбопытствовал. Ну, сидят там пьяные мужики, пьют, орут, ругаются, дыму накурили, хоть топор вешай. Мне что-то не понравилось, да вообще-то мне некогда там рассиживать, недосуг, рассусоливать и далеко от дома, зря уходить не приходится, – объяснил Василий.

Ершов и его торговля

Период НЭПа это годы полнейшего удовлетворения запросов народа с расчётом, чтобы русскому народу стало лучше жить. К услугам человека представилось все: от полнейшей свободы, правительство налогами народ не обижало (в экономическом и моральном отношении), свободы труда до свободы торговли, свободы совести и вероисповедания. Поэтому-то редкий человек не задумывался над тем, как бы повыгоднее приспособиться к этой новой