Огненный дождь - Леопольдо Лугонес

Их дерзкий хор обрушила аврора.

Они шелка лазурных снов пронзают{85}.

Но бубен солнца их трезвон сметает,

как будто горсти золотого сора.

Зной, опаляя мальвы и оливы,

цветы изранил стрелами-лучами,

и в каждом раненом — петарды пламя:

любовь цветов — пыльцы созревшей взрывы.

Просторы золотисты и румяны;

их выпекла жара на углях полдня.

Казалось, лето, треском мир наполня,

поджаривает звонкие каштаны.

И нет их древней трескотне предела.

Она весь день терзала наши уши,

но притомилась и звучит все глуше.

Вдали телега ночи заскрипела.

Когда в тиши задумчивой лагуны

колдует полнолунье над округой,

на лунной лютне, светлой и округлой,

гудят басы — серебряные струны.

Гудят, гудят, все новой силой полнясь,

как разъяренных пчел семья большая,

тягучим хрипом словно подражая

стенным часам, что бить собрались полночь.

II

Распелся дрозд на гроздьях винограда.

Жильцы пруда горланят не смолкая

и незабудки смотрят, умоляя:

«Не позабудь меня!» — лазурью взгляда.

Расчесывает солнце в буйных кронах

созревшие рожки{86}; козленок прыткий

благоухает мускусом — в попытке

прельстить пастушку, словно коз влюбленных.

В котле клокочут соки; гроздь-подруга

подмигивает черными очами;

и в залихватском ритме перед нами

бузит и пляшет Карнавал-пьянчуга.

Напев цикады — мужества звучанье;

хор кавалеров слышен повсеместно

(ведь госпожа цикада бессловесна{87},

как ни противно женщине молчанье).

Избранник дамы не собьется с тона —

«Счастливый муж!» — сказал Лопе де Вега{88}.

Кто вина осветляет нам от века,

и впрямь достоин лиры Аполлона.

В крестьянскую гирлянду фестиваля

эклога{89} приплетает неуклонно

и розы из венка Анакреона{90},

и провансальский майоран{91} Мистраля{92}.

III

Назойливая, звонкая цикада!

Пусть эти песни резвые пусты —

тебе моя гитара вторить рада

и мой лазурный бубен высоты.

Перевод Майи Квятковской

ПЕЙЗАЖИ

I

ЛАЗУРНЫЙ ЧАС

День перевел дыханье, как пахарь утомленный,

со лба откинув пряди алеющих волос,

и золотом колосьев на ниве отдаленной

пылали стрелы солнца, огня апофеоз.

У грани мирозданья бесцветные березы

в кольцо замкнули вечер, цветущий сад земной,

и Тишина, сгущая лазоревые росы,

неслышно подступала огромною борзой.

Неслышно подступала, челом сияя звездным,

таясь в потустороннем, нездешнем, неземном,

и синева сгущалась в просторе купоросном,

и цвет необычайный заполнил окоем.

Над синею травою, в прозрачности сапфира

душа горы светилась ядром голубизны,

и небо сотворило в бескрайности эфира

индиговую гамму, все ирисы весны.

Мир замолчал; а дале, в пространстве неохватном,

где лунные пылинки соткали пелену,

ночь напоила воздух дыханьем ароматным

и, словно синий ладан, струилась в вышину.

II

ЦВЕТЫ И ЗВЕЗДЫ

А ночь была прекрасной, в ночах непревзойденной

И Тишина над морем в спокойствии своем

чело к земле склонила под звездною короной,

раздумьями до края заполнив окоем.

Когда от черной почвы, где ирисы сияли,

созвездия раздумий всходили к небесам,

невидимое море они одушевляли,

напевы навевая и струнам, и волнам.

И Тишина взрастала, спокойствием одета;

порой цветок жасмина срывался, и тогда

печально исходила душа в слезинке света,

и это пролетала падучая звезда.

И трепет мирозданья, в самом себе рожденный,

явил в цветах и звездах свою живую суть,

и Тишина стремилась над пропастью бездонной

пытливо в сердце неба и мира заглянуть.

Цвело весенним садом ночной земли дыханье.

И только лепет лютни в молчании ночном.

И только чаши лилий в пустыне мирозданья.

И только звездный трепет в покое мировом.

III

РАССВЕТ

Но вот и побледнела звезда у врат Востока,

и жаворонок гимном приветствует поля,

и магия росинок, — мерцанья поволока, —

творила чудо света из мглы и хрусталя.

И от земли, казалось, второе небо взмыло

неясным трепетаньем, туманной пеленой,

врата лазури, словно крылами, осенило

своею несравненной, слепящей белизной.

И вот звезда сокрылась, войдя в портал янтарный,

коса ее сияет, фата до самых пят,

но все еще тянулся за девой светозарной

почти неуловимый, тончайший аромат.

IV

СИЯНИЕ

И день у кромки поля нацелил лук могучий

в топольники густые свой дротик запустя,

и в тополях, дрожащих, как зыбь волны текучей,

смеялся свет, ликуя, как резвое дитя.

И ветер, лук подъемля в порыве безрассудном,

прозрачными волнами гнал стрелы пред собой,

кружился, как бутылка, плывущая за судном,

и мирного пространства раскачивал покой.

То синие провалы взрывал в дремучих чащах,

как бык жестоковыйный, рожденный для побед,