Огненный дождь - Леопольдо Лугонес

О ночь! Ты в чуткой тишине

качаешь люльку звездных снов!

О ночь — прекрасней всех даров,

какие снятся нам во сне!

Луна, когда могла бы ты

прильнуть к ее рукам лучом

и нежных ирисов дождем

упасть с небесной высоты!

Заря, румяня небосклон,

гордишься ты своей красой,

но меркнешь ты в сравненье с той,

чьей красотой я покорен!

И не мечтай, заря, о том,

чтоб красотой сравниться с ней!

А очи у нее синей,

чем цвет небесный ясным днем!

О ангел в выси голубой,

взирающий на смертных нас, —

мне страшно, если ты сейчас

ее любуешься красой!

Перевод Виктора Андреева

ПЕСНИ

ПЕСНЯ О ПТИЦЕ И СМЕРТИ

Щебечет певец беспечный,

поет о любви и разлуке,

а в сердце безмолвном те звуки

тоской отзываются вечной.

Так пой, выводи свои трели,

пусть песнь твоя будет звонка,

до самой минуты, пока

все силы твои не сгорели.

Так пой свою песню отчаянья,

пока не настанет конец…

Удел всех отважных сердец —

лишь в смерти молчанье.

перевод Кирилла Корконосенко

ПЕСНЯ О СОКРЫТОМ КЛАДЕ

Коль станут искать когда-то

мною сокрытый клад, —

глаза у всех заблестят:

конечно же, клад мой — из злата.

Лопатою и кайлом

пусть будет земля перерыта…

Куда как надежно сокрыта

любовь твоя в сердце моем!

Перевод Виктора Андреева

ПЕСНЯ ОБ ИСТИННОЙ ЛЮБВИ

Как мальчик, верую, Любовь,

в одну тебя во тьме ночей;

от ласки чувственной твоей

я пробуждаюсь вновь и вновь.

Но кто-то хорошо сказал{108}:

сравнить со смертью можно сон.

Так пусть не буду пробужден

от сна, где я Любовь познал!

Перевод Виктора Андреева

ПЕСНЯ О ЦВЕТУЩИХ УСТАХ

Садовник розу преподнес

тебе, заметив горделиво:

— Взгляните, как она красива,

на свете нет прекрасней роз.

— Несправедливо мненье ваше! —

воскликнул с пылом я в ответ. —

И аромат хорош, и цвет,

но знаю: есть цветок и краше.

И ты за рыцарский порыв

меня улыбкой наградила.

Садовник прочь побрел уныло,

в молчанье голову склонив.

Перевод Кирилла Корконосенко

ПЕСНЯ О НАУКЕ ЛЮБВИ{109}

Еще не изведав любви твоей меда, —

а слаще его в мире, видимо, нет, —

пытался постигнуть я жизни секрет,

ученым мужам не давал я прохода.

Твоей добиваясь любви непрестанно,

желая услышать ответный твой зов,

я спрашивал всех, каких мог, мудрецов:

скажите, в чем смерти великая тайна?

И ныне, любовью жестоко терзаем,

изранен, донельзя измучен душой,

я знаю, как знают и врач, и больной,

зачем мы живем и зачем умираем.

Перевод Артема Андреева

* * *

ПЕСНЬ ВО СЛАВУ ЖИЗНИ

(Фрагменты)

Бодрая заря златая

нас проснуться побуждает

и любовь в нас пробуждает,

словно дева молодая.

Нежен свет лазурноглазый

со звездой в небесном створе, —

но ее сокроют вскоре

кроною густою вязы.

Над землею вновь струится

свет, слепящий красотою,

и молитвою святою

к небесам взлетает птица.

Над поляною тенистой

свет-волшебник проплывает

и алмазами сверкает

в утренней траве росистой.

Свет, наш мир омывший щедро

до морских бровей соленых{110},

песен жаждет он стозвонных

и от птицы, и от ветра.

<…>

Любовь живет победоносно

в цветущей розе, в деве юной,

она весенней ночью лунной

летит посланницею звездной.

Она — идиллия лесная,

где кипарис во всем величье

стоит, как страж надежный, птичье

гнездо ветвями охраняя.

Вина веселье золотое, —

в нем розы нежно расцветают,

в нем клавиши зубов сверкают

улыбкой ярко молодою.

Страсть, побеждающая в каждой

душе преступные желанья.

И в зное бронзовом рычанье

льва, что вконец измучен жаждой.

Сон ткани тюлевой, рожденной

лететь крылато, словно птица.

Глаза любимой — в них лучится

лазурь морей и небосклона.

Перевод Виктора Андреева

Как-то недавно мы притащились на одну из наших, по обыкновению пустячных и оттого ставших повинностью, встреч в этом суматошном, ошалевшем от избытка людей городе, как водится, опоздав, — в столице на свидания принято опаздывать; ясное дело, речь не о любовных свиданиях, надеюсь, на них являются вовремя, — и нам не удалось сразу найти отдельный кабинет в этом, по мне слишком шумном, ресторане, который, однако, наш амфитрион{113} Хулио Д. считает в Буэнос-Айресе единственным, где прилично кормят и где могут спокойно посидеть четверо друзей, пожелавших без газетчиков отметить возвращение одного из них.

Итак, нам пришлось влиться в эту публику, разумеется очень нарядную, смешаться со всеми этими очень белокурыми дамами, очень тщательно выбритыми мужчинами, смириться с очень назойливым оркестром и с освещением, как в ювелирной лавке, пронзительно высвечивающим смысл пристальных взоров и цену вызывающих бриллиантов. Впрочем, на правах привилегированного клиента Хулио Д. заручился обещанием предоставить нам первый же освободившийся кабинет, чтобы выпить кофе в уединении.