Все, что вы хотели знать о смерти - Екатерина Николаевна Островская

– Давай попозже чуток, – обратился к нему Павел, – я тебе крошек насыплю.

Но голубь не стал ждать и улетел. Ипатьев посмотрел ему вслед и набрал номер.

– Светик, это я, – произнес он в трубку, – я не знаю, что говорить, у меня нет таких слов, чтобы выразить мою скорбь… – слово «скорбь» показалось ему неискренним – …мое горе. Все так сразу, просто все так…

– Павлик, – ответила бывшая жена, – прости меня, что я не позвонила тебе. Папа, когда узнал про твою бабушку и маму, изменился в лице. На крыльцо вышел и сидел там целый час молча… Просил, чтобы ему не мешали. Сидел, пил коньяк, смотрел на озеро и тихо плакал. А утром он позвонил в гороно, или как это теперь называется, а потом перевел им миллион рублей на организацию похорон.

– Можно, я приду на его похороны? – попросил Ипатьев.

– Конечно. Только мы его на даче хоронить будем: папа заранее часовню построил, сказал, что здесь лежать хочет. Рядом с нами, а не с посторонними людьми. Солдаты, сказал, и вовсе где попало лежат, и ничего – не жалуются. Мама с ним ругалась. А теперь, как только часовню построили, и сразу такое… Теперь и мама говорит, что здесь будет наше родовое кладбище. А кого туда еще нести? Разве что маму и меня… Детей-то у меня нет… Ты же не сделал мне такого подарка.

– Дураком был, но у тебя теперь новый муж.

– Разве что, – тихо ответила Светлана.

Было слышно, как она вздохнула в трубку.

А потом попросила очень и очень тихо:

– Можно, я к тебе сегодня приеду?

– Конечно, – согласился он и почувствовал, как сдавило сердце от предчувствия возвращения знакомого и родного – того, что не должно было возвращаться, да и сейчас наверняка не вернется.

Человек живет только тогда, когда уверен, что все лучшее у него впереди, а если считает, что ничего хорошего и замечательного с ним уже не случится, значит, жизнь покатилась под гору и скоро полетит вниз стремительно, пока не упокоится в какой-нибудь встречной канаве.

Он не сделал ей такого подарка, потому что она решила сделать аборт, а он ее не отговорил. Зачем-то посоветовал: «Поступай как считаешь нужным». И Света решила, что ему все равно. Это было на второй год их совместной жизни, потом было еще шесть не самых плохих лет, но других беременностей Бог им уже не посылал, очевидно разочаровавшись в этой парочке.

Теперь он ждал ее в старой квартире, в которой семнадцать лет назад прошла их первая ночь. Это уже потом она пригласила его к себе, а тогда еще боялась, что он, попав в роскошную квартиру ее родителей, захочет богатства, а не ее любви. И сейчас он ждал, как тогда, сидя на кухне, но только без букета, да и вообще без особой радости. Для радости не было ни повода, ни сил. Но очень скоро понял, что Светлана уже не появится здесь, потому что ей это не надо, иначе она перезвонила бы.

Позвонил Гончаров, обещавший найти покупателя дронов. И теперь он буднично сообщил, что сделать это будет непросто, потому что тот человек с гранатовым перстнем совершил только одну сделку на «Авито» и страничку создавал именно для этой сделки, чтобы по ней невозможно было бы его найти. Гончаров считал, что убийство Звягинцева было задумано давно, и тот, кто запланировал его, просто ждал удобного момента. Хотя, конечно, совпадение удивляет: опять убили родственника Ипатьева, пускай и бывшего.

– Наркоманов убрали, – начал перечислять майор, – а еще раньше Олжаса и Бирку грохнули. Кто это сделал, мы не знаем, и что явилось поводом для этих убийств, тоже нам неизвестно. Теперь твоего бывшего тестя. И мне непонятно все это… Просто никак не связывается в одну цепочку все это – потому что где опустившиеся подонки-наркоманы и где Звягинцев – миллиардер и благотворитель.

Павел терпеливо слушал, хотя всякий нормальный человек уже давно задался бы вопросом, почему начальник убойного отдела звонит ему и делится своими сомнениями. Ипатьев держал трубку возле уха, ожидая, когда эта болтовня закончится. Потом ему показалось, что кто-то поднимается по лестнице, и он сказал:

– Потом договорим.

В квартире и на лестнице было тихо. Павел подошел и открыл дверь. Вечернее солнце не попадало сюда, на площадке было сумрачно и влажно. Где-то далеко остановился автомобиль, хлопнула закрываемая дверь. Потом на лестнице послышался приближающийся стук каблучков.

– Ничего здесь не изменилось, – произнесла бывшая жена, словно знала, что он стоит наверху, поджидая ее.

– Тут нечему меняться, – ответил он, не видя ничего.

И почти сразу разглядел Светлану, выплывающую из сумрака.

– Тут вообще кто-нибудь еще живет? – спросила она.

Конечно, жили, и Павел знал каждого, но почему-то ответил, что дом пустой и, кроме них, нет никого ни здесь, ни вообще где бы то ни было.

– Мне кажется, что не будет других домов, не будет городов, не будет гор и рек, а этот дом будет стоять.

Она поднялась наконец, протянула ему пакет. Тут же обхватила его шею обеими руками и прижалась всем телом.

В комнате было уже совсем темно, звезд на небе не наблюдалось, и звуков никаких не доносилось в квартирку под крышей старого пятиэтажного дома. Ипатьев лежал на спине, прижимая к себе бывшую жену, старательно отгоняя от себя мысли о том, что могло быть, не разведись они тогда, очень давно.

– …Ты ушел тогда, я готова была выть от злости. Но папа мне сказал, что без работы кони дохнут, и велел, чтобы я придумала себе занятие. Тогда я и решила открыть издательство, чтобы выпускать испаноязычную литературу: зря, что ли, столько лет язык изучала в школе, а потом в универе… Девочек с курса подтянула, и пошло у нас потихоньку. Переводим, издаем… Особых доходов нет, но хоть не в убыток. Издательство называется «Ла Вега»… Ты спишь?

– Я слушаю, – ответил Ипатьев, – твое издательство называется «Долина».

– Ты помнишь? – удивилась Света.

– Все помню. Помню, как мы сбились с дороги и заехали в какую-то деревушку, а там был ресторанчик «Ла Вега», и мы заказали паэлью. Ее готовили во дворе на огромной сковороде: паэлья была с курицей и креветками, ты позвала местных, и пришло столько народу… Все пили вино и пели песни. Ты тоже пела какую-то, и все тебе аплодировали. А потом пришел местный ансамбль, и ты сказала, что это банда примитиво.

– Ну да, просто термин, по-испански так художественная самодеятельность называется, – сказала Света, – а пела я