Записки военного коменданта Берлина - Александр Котиков

После Гражданской войны Ленин, характеризуя сущность провалов в политике империалистических государств, указывает на такое обстоятельство, что класс, идущий к своей гибели, не способен ни предвидеть, ни разумно планировать. Он пребывает в состоянии постоянного страха, а страх, как известно, плохой советчик и союзник. Вот они и шарахаются из стороны в сторону. Но от этого нам-то не легче. Авантюрист, как «карманный воришка», не знает, где и когда его схватят за руку.

В военную авантюру втягиваются большие массы низменных людей. Они грабят, убивают, насилуют, не думая о последствиях, и, когда приходит «капут», они легко бросают свои штаны и бегут туда, где не надо будет нести ответственности. Теперь наша бдительность должна быть во сто крат сильнее, острее. Враг перекрашивается на ходу, принимает такую форму, чтобы не навлечь на себя подозрение. Униформа его лежит там, на косе, а на той стороне он легко может стать трубочистом и разыгрывать роль заправского обожателя русского солдата, которого он «долго ждал» и теперь готов принять в свои объятия, как родного брата. Он рассчитывает, что русский Иван обязательно поверит ему и примет, как долгожданного друга.

А ведь совсем близко, где-то рядом, выходят из подполья наши истинные друзья, немецкие коммунисты, узники гитлеровских лагерей. Они-то будут брать таких «артистов» за шиворот и показывать, как врагов немецкого народа, как вешателей. Мы и сами-то не должны терять бдительности, а все другое придет в норму само собой. Оборотни получат по заслугам.

Под тяжестью гитлеровского гнета росла и ненависть к фашистам в немецком народе. Он обрушил свою долю гнева на их головы. Они получили за все по полному счету.

Меня перебил один автоматчик. Я повернулся к нему. На меня смотрели озорные, смелые серые глаза, вьющиеся кудри лезли из-под пилотки заразительно лихо.

— Теперь, — сказал он, — мы уперлись в Эльбу, и никуда. Стоп. Командир не пускает даже разведать, что в том сосновом молодняке. Глядим мы на все вокруг и думаем — хорошо же жили немцы, лучше нас. И, поди ж, начали войну. Тем немцам, которых мы видим теперь, война и не снилась. Выходит, что начали войну не они, а те, кто был очень богат. Когда мы наступали на Ной-Рюпин, в лесу наткнулись на одну дачу. Хозяин, видно, впопыхах, бросил все. И чего там только не было.

Я говорю разведчику, что это дача Геббельса. Их-то как раз и тянуло на войну извечное стремление германского милитаризма к мировому господству.

— Но грабили-то простые немцы?

— Они.

— Но в крови же немцев не живет этот демон войны и вероломства. Посмотришь на рядового немца, старик он, женщина или ребятишки, все одно, никак не поверишь, что одень вот такого в солдатскую форму, и он начнет убивать. Не может того быть?

— Как видно, может — и жечь и убивать, если его определенным образом настроить, припугнуть опасностью коммунизма, гибелью немецкого народа. Делали это не год, не два, а сотни лет, и каждый раз по-своему. Подумает, подумает немец и скажет, пусть лучше я убью, чем меня убьют. Вот ведь какая философия-то.

— За всю войну мы так много перенесли мучений, так много видели мученических судеб наших соседей — поляков, чехов, а вот понять, почему так просто обычный, рядовой немец связал свою судьбу с фашистскими головорезами и слепо исполнял их варварские приказы, никак не пойму.

— Нельзя утвердительно говорить, что немец связал свою судьбу с фашистскими головорезами. Фашисты силой, хитростью захватили власть в стране и стали в ней угнетателями. Припомните кое-что из недавнего предвоенного прошлого. С 1933 года гитлеровцы вдалбливали в головы немцев идею непобедимой великой Германии, идею мирового господства, расового превосходства немцев над всеми, особенно над славянскими, народами. И вдалбливалось это изо дня в день, а всех, кто против, — просто вешали. Все политические партии были запрещены, и их члены перебиты или посажены в концлагеря. Всякий, кто не признает этой идеи великой Германии, сжигался в печах, как и наши военнопленные. А война-то была начата не с этого. Война была начата с возврата немецких земель, отторгнутых у Германии в Первую мировую войну. На такую войну легко было погнать немецкий народ против французов, чехов, поляков.

— Потом военная пружина стала так сильно раскручиваться, с такой силой, а победы принесли такой опьяняющий успех, что немцев незаметно потянули на захватническую империалистическую войну и против других стран. Это опьянение длилось долго, пока под Москвой, Сталинградом и Курском не очухались. Да было поздно уже.

В конце декабря 1941 года мне довелось допрашивать одного немецкого солдата, попавшего к нам в плен под Бологое. Он был рядовой солдат. Но вел себя так нагло, будто он не в плену, а на переговорах парламентеров. Его убедили, и он об этом говорил, что «война подошла к концу, и мы, немцы, скоро будем владеть вашими землями». Наотрез отказался отвечать на вопросы и был уверен, что его расстреляют и он не увидит победы. И когда ему сказали, что убивать его никто не собирается, что он еще увидит конец войны, разгром гитлеровской армии, он обмяк немного, опустил голову и, как бы говоря сам с собой, выдавил тихо: «Нет, этого не будет, так сказал нам фюрер».

А как вели себя военнопленные после разгрома под Москвой, Сталинградом, Курском, в Белоруссии? Сдавались и всю дорогу истошно кричали: «Гитлер капут». Потом это стали понимать как пароль при сдаче в плен. Былого лоска как и не было. Он смыт поражениями. Остались жалкие признаки былой славы. Но, однажды начав, теперь они с еще большим остервенением стали уничтожать наших людей, сжигать все живое и неживое на нашей земле, превращая ее в безжизненную пустыню. Это было выгодно империалистам всех национальностей. Даже наши союзники по антигитлеровской коалиции, вроде Черчилля, внутренне благословляли гитлеровцев на эти страшные дела.

Конечно, следует поискать корень вопроса: как германский фашизм увлек за собой, на чудовищную, грабительскую войну, многие миллионы немцев, как именно эти миллионы настолько озверели, что стали убивать детей, женщин, стариков, уничтожали все, что попадалось им на пути? А если не попадалось, если люди прятались от них, то эти изверги искали жертву и садистски терзали ее.

Все дело в том, что фашизм — это открытая диктатура империализма, рассчитанная на уничтожение всего, что угрожает его господству в мире, и, разумеется, прежде всего, Советского Союза, как своего смертельного врага. Так думают не только германские фашисты, так думают империалисты всех империалистических держав, и не бросаются в войну против нас только потому, что выгодно теперь ослабить германский империализм, но не ради усиления нас. Животный страх перед коммунизмом, идущим на смену капитализму, выводит его из равновесия. Империализм перед этой смертельной опасностью теряет голову и рассудок.

Германский империализм особенно чувствителен к этой своей смертельной опасности. В прошлые века, особенно со второй половины XVIII века, он бессилен был повернуть руль своей политики — на захват заморских территорий. Во-первых, они к тому времени были в основном уже поделены, а, во-вторых, потому, что те войны требовали иных военных средств, которыми молодой немецкий империализм пока не располагал, в частности, морской флот. Кроме того, Германия, имеется в виду Пруссия, неудачно вела войны за расширение своего жизненного пространства в Европе. Пруссия с трудом объединяла курфюрстов в единую Германию, но так и не объединила до конца. В борьбе за жизненное пространство уже набравший силу германский империализм к концу XIX века, отбросив все советы Бисмарка и Бюлова, направил свои стопы на поиск счастья в осуществлении своей извечной идеи расширения жизненного пространства на востоке Германии, намериваясь подобрать под себя славянские страны, Россию, Польшу. Оттуда пахло хлебом, углем, нефтью, там лежали тучные земли, там была несметная кладовая металлического разноцветья, словом, край неизведанных богатств. Он манил к себе империалистов. В прошлую историю на западе любители поживиться за чужой счет часто теряли голову, и каждый раз были нещадно биты. Но страсть к наживе продолжала толкать их на нас.