Ты, я и другие - Финнуала Кирни

Ни хороших, ни плохих новостей — просто информация о состоянии. Мег наблюдает за мной, и, когда ее лицо расплывается в улыбке, я гадаю, подходящий ли момент.

— Ты похож на сороку, папочка. Тебя тянет ко всему блестящему и новому. Поиграешь и бросишь.

Я тоже тебя люблю, но прямо сейчас трудно думать, какой ты замечательный.

Спасибо и за это. Достаточно ли такого спасательного круга, чтобы я удержался на плаву? Я хочу прямо здесь и сейчас попросить дочь крепко схватить меня и не отпускать. И не сразу смиряюсь с мыслью, что дочерей о таком не просят. Это я должен подбадривать ее, крепко держать, чтобы она чувствовала себя в безопасности.

Так что нет, момент неподходящий.

— Мне снятся кошмары, — говорит Мег, — что вы с мамой так и не помирились, а я застряла посередине, поскольку люблю вас обоих. Я просыпаюсь с желанием тебе позвонить и заорать: вы должны быть вместе, обязательно, даже если только ради меня.

Я прикрываю глаза.

— А затем я начинаю думать, как поступила бы на мамином месте. Смогла бы простить тебя, даже ради счастья дочери?

Рот наполняется горечью с металлическим привкусом, и я понимаю, что прикусил щеку.

— Она ведь уже простила, в прошлый раз. Разве не так? — продолжает Мег.

И этот вопрос не требует ответа.

— А потом я начинаю думать: а как должен поступить ты? Какую последнюю, отчаянную попытку можешь предпринять ты, чтобы убедить ее принять тебя назад? Ты ведь хочешь, чтобы она тебя приняла? Ведь хочешь?

Говорить я не в состоянии. Просто молча киваю.

— Ты твердишь об этом, а сам ничего не делаешь.

Вообще ничего — или я не права?

Права, доченька.

— И тут я встречаю парня. Славный парень, однако я не решаюсь сделать шаг ему навстречу. Заливаю что-то про экзамены, про всякую ерунду. Я просто не уверена, что смогу ему доверять, понимаешь? Я росла и видела, как вы с мамой любите друг друга. А оказалось, это вранье… Наверное, я уже никогда никому не поверю. — Мег отодвигает тарелку, еда практически не тронута.

— Мы с твоей мамой… Это не ложь… Никогда не было ложью. — Я говорю громко, и на нас начинают обращать внимание. — Я любил ее и по-прежнему люблю… Не бойся любить, Мег. Не отказывайся от любви из-за меня.

Мег смотрит на часы, и я подаю знак официанту, требуя счет.

Не вставая, она кутается в пальто.

— Может, ты еще попробуешь, папа? Изо всех сил. Поборешься за нее?

Лицо дочери внезапно озаряет надежда, совершенно диснеевская надежда на хеппи-энд, как в тех мультиках ее детства, которые мы смотрели вместе.

Приторно сладкие финалы, которые ничего общего не имеют с реальной жизнью, — ничего общего с нашей жизнью. Разлетевшаяся в пыль ваза никогда не станет прежней.

— Твоя бабушка думает то же самое, — говорю я. — Она оставила мне сообщение на автоответчик.

Мег первый раз за сегодняшнюю встречу улыбается.— Послушать можно? Она на тебя наорала?

— Да нет. Текст вполне в ее духе. Довела до моего сведения все, что считала нужным, и бросила трубку.

Я копаюсь в телефоне, нахожу запись и нажимаю кнопку:

«Адам, это Сибил. О господи, какой же ты придурок.

Пробил час для прощения, и я прощу тебя, если простит Бет. Уж постарайся. Борись за мою дочь. Ты знаешь, что она того стоит».

Мег смеется:

— Ну, бабуля… Прямо и по существу.

До квартиры дочери ровно сорок пять шагов. Мег держится за мою руку, и мне остается меньше минуты, чтобы сказать нечто важное, не уничтожая при этом ее надежду.

— Я сомневаюсь, что она простит меня.

Дочь поворачивается ко мне:

— А я совершенно уверена, что ты и не пробовал.

Мы с бабушкой считаем, что тебе надо бороться.

Давай, папочка! Пара впечатляющих жестов. Пусть она хотя бы начнет с тобой разговаривать.

— Попробую, — слышу я собственный голос.

И очередной раз изумляюсь, как ложь может порождать ложь. Мег обнимает меня на прощание, этого я так долго ждал, к этому стремился, — она уже почти готова простить, а я ухожу. Объятия разорваны, и я ухожу, чувствуя, как протянутый ею спасательный круг выскальзывает из рук. И меня снова несет поток.

Без якоря. Без защиты. Одного…

Когда я открываю дверцу автомобиля, на соседней улице звучит сирена — еще какому-то бедолаге худо. Замираю у фонарного столба, вытягивая из кармана жужжащий телефон. Пришло сообщение.

Эмма желает знать, где я и не настроен ли я зайти.

Мой ответ:

Не сегдн.

Х-холодно!

— Что за… — Я подскакиваю в постели.

— Утро уже, хорош валяться.

Растирая мокрое лицо, смигиваю, не веря, что передо мной стоит братец Бен: в руке — пустой стакан из-под воды.

— Бен?

Мозг регистрирует его присутствие. Но это невозможно: до его возвращения еще добрых две недели.— Чертов придурок! — говорит он. В голосе злость, и я понимаю, что он на самом деле здесь и уже побывал в Вейбридже.

Снова ложусь и накрываю голову подушкой.

— Редкостный придурок…

Через подушку его голос доносится глухо. Пожалуйста, умоляю я, пусть это будет просто дурной сон.

Один сплошной дурной сон, — я проснусь и пойму, что все это неправда.

Бен идет в кухню, гремит чайником, и я сбрасываю подушку на пол.

Он заглядывает в комнату.

— Слышал, что я сказал?

— Рад, что ты вернулся. Я скучал.

— Ты идиот, Адам. Ты держался только благодаря Бет. А теперь что? Какого черта ты все развалил?

Я накрываюсь уже двумя подушками.

— Скучал! — кричу я снова, и его слова бьются в моей голове: «Ты держался благодаря Бет… Бет никогда не простит…»

Бет… Кира…

— Бет никогда не простит мне Ноя.

До меня доходит, что я произнес это вслух, когда Бен приподымает край подушки и, уставившись на меня, интересуется:

— Ной? Черт побери, это еще кто?

— Бет, к чему такая спешка, что с тобой?

— Спасибо, что нашла время. Я понимаю, мы встречались всего пару дней назад. Но у меня кое-что изменилось, и я хочу, чтобы ты была в курсе.

Я рассказываю, и выражение лица Каролины меняется от заинтригованного к тому, что можно назвать гордостью за меня. Я решила: хватит сеансов, всего этого копания в себе, самоанализа. Пора просто жить.