Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине - Николай Давидович Жевахов

я рассказал об условиях пребывания заключенных в Шлиссельбургской тюрьме. Княжну более всего в моем рассказе поразило, как это можно, чтобы в христианском государстве не позволяли заключенным ходить в церковь на богослужение.

Много сокрыто в политических тюрьмах от глаз людей крепостными стенами Петропавловки и Шлиссельбурга, и мы долго не могли обсуждать установленные там порядки. Но вот в распоряжениях тюремной администрации нашлось такое слабое место, которое не прикроешь никакими объяснениями: политических заключенных в столичной крепости, так же как и в Шлиссельбурге, в продолжение многих лет не пускали на богослужение в церковь. Такое ничем не оправдываемое насильственное лишение возмущает христианскую душу. Обыкновенно очень любят отговариваться тем, что политические заключенные, как атеисты, не желают ходить в церковь. Но это неправда. В мое время по праздникам все клетки в тюремной церкви Дома предварительного заключения были заняты политическими. Даже не хватало этих клеток с решетками, и заключенные пользовались ими поочередно. Известно мне, что в первые годы в Шлиссельбурге целая группа заключенных исповедовалась и причащалась в особо отведенной камере у крепостного протоиерея о. Иоанна Флоринского. Казалось бы, с христианской точки зрения, надо не отказывать заключенным, а, напротив, привлекать их к общению с Церковью, тем более, что они сами пожелали того. Понятно, религиозно настроенная Мария Михайловна взволновалась:

– Вот брешь, – решила она, – чрез которую надо проникнуть в Шлиссельбургскую крепость.

С этого времени Мария Михайловна начала исследовать почву этого вопроса. Выслушивая отовсюду выражения сочувствия, однако какого-либо серьезного содействия княжна ни от кого не получила в продолжение целого года.

Вечером 4 ноября 1903 г. Мария Михайловна сделала мне признание, что она хочет сама быть заключенной в Шлиссельбургской тюрьме, чтобы посильно помогать там несчастным узникам.

Помню, я недоверчиво покачал головою и счел ее желание за неосуществимую затею. Но вот мне говорят, что Мария Михайловна 10 ноября уже была у министра внутренних дел В. К. Плеве и будто нашла у него полное сочувствие ее мысли – устроить церковь для шлиссельбургских заключенных. Однако, нужно было по крайней мере полгода усиленных хлопот и напоминаний, чтобы сочувствие министра перешло в канцелярию и там было оформлено хотя бы в виде какой-нибудь бумаги. Вопрос поставлен был так: нельзя ли для устройства церкви приспособить историческую Светличную башню, имея в виду, что всех заключенных надо делить на два не сообщающиеся между собою отделения, то есть в одном будут заключенные Новой тюрьмы, в другом – Старой.

Съездила комиссия в Шлиссельбург, осмотрела башню и решила, что сооружение в ней церкви обойдется довольно дорого, потому что придется для рабочих сделать особый пролом во внешней крепостной стене. Во всяком случае, вопрос о церкви был принят к сведению.

Несколько позже Мария Михайловна получила другое уведомление: ей разрешается посетить заключенных Шлиссельбургской тюрьмы. То, чего не могли добиться родные заключенных в продолжение двадцати лет, Мария Михайловна получила через семь месяцев. Удивлялись жандармы, что все их препятствия для внешнего мира так легко разрываются слабой старушкой; но еще более были поражены ее неожиданным посещением сами заключенные. Сначала они не могли придумать объяснения ему, но, познакомившись с нею, сразу поняли, что ею руководила в этом случае исключительно христианская любовь.

У В. Н. Фигнер невольно вырвалось восклицание:

– Как вас пропустили к нам?

Вера Николаевна долго плакала при первом свидании с княжной, Николай Александрович Морозов тоже был очень взволнован и обрадован при ее посещении. Была она еще в тот памятный день, 30-го июня 1904 г., у М. В. Новорусского и у М. Ю. Ашенбреннера. Сопровождавший княжну комендант, после четырех-пяти свиданий, рекомендовал ей пока прекратить свой первый обход заключенных, чтобы они могли между собою переговорить, поделиться своими впечатлениями от беседы с новым лицом. В самом деле, не успела еще княжна выйти из тюрьмы, как по всем камерам поднялся сильный шум перестукивания узников через стены.

Я не стану говорить, сколько Мария Михайловна внесла надежды, радости и утешения в мир несчастных страдальцев. Об этом пусть они сами нам расскажут более подробно.

Потом, года через два, я расспрашивал некоторых шлиссельбуржцев о первых посещениях Марии Михайловны, и вот что мне поведал один из них:

– Княжна Дондукова-Корсакова первая бросила бомбу в твердые стены Шлиссельбургской крепости. Она первая пробила в них брешь, и много лет хранимый тайник, наконец, раскрыл свои двери и дал свободу узникам.

Дней через десять после ее первого посещения новая неожиданность для заключенных – приезд к ним петербургского митрополита Антония. Раньше, в продолжение двадцати лет, они видели у себя только должностных лиц, а тут вдруг явились и княжна и митрополит по своей инициативе. Не признак ли это, что непроницаемые шлиссельбургские стены значительно ослабели? У заключенных явилась понятная надежда на скорое освобождение. Их новое настроение, очевидно, не ускользнуло от тюремной администрации, потому что 13 и 14 июля под каким-то предлогом Марии Михайловне было отказано в свидании с ними. А тут еще, 15 июля, был убит В. К. Плеве, который разрешил ей иметь эти свидания. Княжна вернулась в С. – Петербург, но она ни на минуту не оставляла мысли о своих новых друзьях. 26 июля она едет к товарищу убитого министра и просит подтверждения раньше данных ей полномочий. Но этого ей не нашли нужным сделать. Тогда она решается на более сильное средство – обратиться с прошением непосредственно к Государю. Не прошло и двух недель, как ее желание было удовлетворено. Мало того, временно управляющий министерством, П. Н. Дурново, дал ей право видеться с В. Н. Фигнер наедине и передать некоторым заключенным выбранные ею иностранные книги.

Чтобы поделиться со мною своею радостью свидания с шлиссельбуржцами, Мария Михайловна прислала мне, 14-го августа, часть подарков, полученных ею накануне от В. Н. Фигнер: букет цветов, два огурца и корзинку ягод (крупная земляника, клубника, черная смородина и малина). Осенью того года различные подарки заключенных Марии Михайловне сыпались как из рога изобилия: от В. Н. Фигнер – изящная шкатулка, от Н. А. Морозова – прибор для определения положения созвездий на небе в любое время года, от М. В. Новорусского – точеный костяной крест. Кто спешит ей передать первые крупные яблоки, кто – кропотливо сделанный гербарий, кто – точеную коробочку, кто – вазу. Они старались каждый по-своему выразить свое внимание и благодарность неутомимой княжне за ее старания внести в их жизнь какую-либо отраду.

Несмотря на свои почтенные годы, в это время Мария Михайловна поражала своих знакомых бодростью и энергией. Кто бы мог подумать, что эта высокая восьмидесятилетняя старуха, делающая пешком большие концы по городу, в молодости была не один раз приговорена врачами к смерти. Встречаемые ею препятствия не только не ослабляли