Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине - Николай Давидович Жевахов

Вот почему княжна огорчалась не тогда, когда не достигала внешних целей, а тогда, когда утомлялась и ослабевала в борьбе, когда встречалась с неизбежною «хладностью» сердца. И она направляла все свои силы, призывала на помощь всю свою веру именно сюда, на эту борьбу с хладностью сердца и… побеждала. «Стяжание Духа Святого – цель нашей жизни», – вспоминались мне так часто, при всякой встрече с Марией Михайловной, слова незабвенного Серафима Саровского.

В воспоминаниях Ольги Димитриевны Пистолькорс, одного из ближайших друзей княжны, имеется много интересных иллюстраций, рисующих яркими штрихами образ жизни княжны Дондуковой и свидетельствующих о той смелости в любви к ближнему, какая, хотя и вытекает из логики веры, но всегда будет казаться удивительной и необычайной.

«Несмотря на свое высокое положение в обществе, – пишет О.Д., – Мария Михайловна всегда ездила в третьем классе, а по городу ходила пешком или, в редких случаях, позволяла себе ездить на конке, но никак не на извозчике. Сколько раз случалось видеть ее отдыхавшей на каменных ступеньках какого-нибудь магазина; так и чувствовалось, что она наверно побывала в этот день и в Александро-Невской лавре и, может быть, за Нарвской заставой или в Гавани, чтобы посетить каких-нибудь бедных, кого-нибудь утешить, кому-нибудь помочь, за кого-нибудь заступиться. Иногда, уже поздно вечером, заходила она к кому-либо из друзей, и тогда ее старались уложить поудобнее… и подкладывали ей под благовидным предлогом новую смену белья. Тут обнаруживалось иногда нечто невероятное: в холодную осеннюю погоду Мария Михайловна пришла как-то вечером к своей приятельнице в Галерную Гавань, и у нее не было даже чулок на ногах – ботинки были одеты прямо на босую ногу. Но вот, ее уложат, и начнется тихая задушевная беседа, в которой невольно поражает соединение необычайной глубины мысли и высоты души с детской простотою и необыкновенным юмором. Беседа с нею никогда не утомляла, так она была разнообразна и жива, но вы всегда чувствовали себя после нее обогащенно, Вы что-то весьма ценное уносили с собою».

В высшей степени трогательны и картины деятельности княжны в основанной ею общине сестер милосердия, и о том, как она личным примером учила их деятельной любви к ближнему. «Однажды, – рассказывает О. Д. Пистолькорс, – Мария Михайловна вынуждена была перевязать рану больному с таким невыносимым запахом, что при одном приближении к этому несчастному страдальцу многие лишались чувств. Мария Михайловна отошла к окну и, устремив взор к небесам, молила, чтобы Господь помог ей увидеть в этом больном страждущего Христа и, после краткой молитвы, с любовью подошла к больному, сделав требуемую перевязку и облегчив его страдания»[41].

«Как-то раз Мария Михайловна вошла в церковь, где крестили ребенка очень бедных родителей. Ребенок дрожал от холода. Мария Михайловна сняла с своих плеч дорогую шаль, подаренную ей ее матерью, покрыла ею ребенка, прося женщину, державшую его, только об одном, чтобы не продавали этой шали»[42].

«Другой раз княжна Дондукова ехала в вагоне с одной бедной больной, которая не имела достаточно теплой верхней одежды. Она сняла с себя шубу, отдала ее бедной женщине, а сама, прибыв на станцию, попросила у начальника станции тулуп, в котором и доехала до своей общины, находящейся от станции на расстоянии 100 верст»[43].

Таких случаев приведено в воспоминаниях О. Д. Пистолькорс много, и я не буду их повторять, отсылая интересующихся ими к этим воспоминаниям.

Сообщения эти глубоконазидательны и интересны, но еще назидательнее и интереснее их психология.

Вот то, чего ищут и не находят, отсутствием чего страдают и томятся, невольно думалось, читая эти рассказы… Вот то, чего недостает вокруг нас…

Нужна именно эта тишина и скромность и в молитве и в деле служения ближнему, эти маленькие незаметные подвиги любви и милосердия, и нужно, чтобы о них никто не кричал и никто не знал.

До чего была далека княжна Дондукова от шума, создаваемого ее служением ближнему, как инстинктивно она сторонилась от всего, что бы могло ее «прославить»!.. В этих движениях сказывалось так много женственности, так много неуловимого изящества и красоты.

Ее смирение было так велико, что не позволило ей даже стать во главе созданной ею общины, и она работала и трудилась в ней в качестве скромной сестры милосердия, ничем не отличаясь от прочих сестер-крестьянок местной деревни.

Впрочем, не только одно смирение руководило в этом случае мудрою княжною.

В противуположность инакомыслящим, княжна боялась создавать искусственные препятствия, задерживающие высокие порывы сердца, и давала им самый широкий простор. Всякие «системы», всякая «планомерность» – страшили ее, и она была далека от мысли распределять роли, далека от всего того, что рождало в итоге величавую внешность и пустое содержание. Не руководство, не надзор, не направление работы, а личный подвиг, личный труд, личное участие и, при этом – тишина и скромность – в молитве и деле служения ближнему – вот что было нужно и важно в глазах Марии Михайловны.

Здесь сказалась сила ее веры. И невольно хочется спросить – да разве может быть иначе, – разве вера в Бога не связана с сознанием своей виновности пред Ним и своей немощи! Но тогда зачем же всё то, что отражает веру в могущество власти или собственную силу, веру в обычай или форму, но только не веру… в Бога!?

Второй период деятельности княжны Дондуковой заканчивается на театре военных действий в русско-турецкую войну…

«Один Господь знает, сколько она провела бессонных ночей, – пишет О. Д. Пистолькорс[44], сколько положила там своих сил и здоровья, скольким душам принесла утешение и облегчение в страдании»… «Тревожные, бессонные ночи уходят на перевязку раненых, писание солдатских писем, дежурства», – пишет Н. Брешко-Брешковский в своей «Памяти великой души»[45], вспоминая этот период деятельности княжны Дондуковой-Корсаковой.

Здесь, в этом подвиге, сказалась свойственная душе княжны Марии Михайловны потребность бежать навстречу горю и страданию ближнего и хотя чем-нибудь облегчить его… Она перестала уже замечать препятствия во вне, все эти препятствия как бы не существовали для нее, она бежала туда, где слышала вопли о помощи, где видела смерть, где чувствовала горе… И здесь, с новою силою, сказывалась ее могучая вера в Христа и в Его помощь. И опять хочется спросить – да разве может быть иначе, разве тот, кто действительно верит, соразмеряет свои собственные силы, считается ли с окружающей его внешностью, оглядывается ли на сильных мира, ожидает ли от них помощи и поддержки, а тем более громко кричит ли о ней.

Нет, тишина и уединение – вот сфера не только великих мыслей, но и великих дел.

5