Символ веры - Александр Григорьевич Ярушкин

Не спуская глаз с лавочников, Комарин резким толчком руки, в которой поблескивало лезвие финки, задвинул засов. Не поворачивая лица к Белову, спросил негромко:

— Слышь, Аниська, кто энто?

— Зыковы, — хмуро процедил тот, бросая свертки прямо на затоптанный пол и осторожно спускаясь по ступеням.

Яшка облегченно протянул:

— А-а-а… Стало быть, энто те самые паскуды, из-за которых ты, Аниська, шури-мури в остроге хлебал?

Узнав Белова, Никишка изменился в лице, облизнул пересохшие губы. Испуганно выдавил:

— Вы че, мужики? Че задумали-то?

— Должок за вами, робяты, — добродушно улыбаясь, проговорил Комарин, расслабленной походкой приближаясь к прилавку.

Лешка рывком высвободил из колоды топор и, подавшись вперед, полюбопытствовал угрюмо:

— Енто какой ишшо?

Он видел, что у Анисима в руках ничего нет, что тот не двигается с места и ничем не обнаруживает своих намерений, но, когда их взгляды встретились, Лешка разом понял, что никакой топор против Анисима ему не поможет. А поняв, просипел вдруг севшим голосом:

— Да энто, значить… Звиняй, дядя Анисим…

— Прости уж ты нас, Христа ради, — подхватил и Никишка. — Ить мы ж то тут вроде и ни при чем. Ить нам-то тоже на каторгу неохота. Сам посуди, мы же тебя не оговаривали. Так получилось. Уж прости нас.

— Ишь как лихо скумекали! — налегая грудью на прилавок, весело заявил Яшка. — Старика угрохали, Аниську на каторгу отправили, а сами, робята, как «бы и ни при чем? А?

Анисим глядел на заробевших Зыковых и было странно, что он не ощущает в себе ни злости, ни обиды, ни желания мстить.

Зыковы вызывали в нем лишь скуку, смешанную с равнодушием.

Все, что произошло с ним когда-то, теперь, после каторги, после побега, после зимней тайги и избушки деда Ермила, после того, как они с Яшкой все же остались в живых, показалось вдруг Анисиму мелким и незначительным. Ну, получилось так, попал на каторгу. Что ж теперь? Ничего не попишешь. Не он первый, не он последний… Видно, прогневил чем-то Бога. Может, ранней смертью жены, которую повез, не спросив, в Сибирь… Может, поруганной дочерью… Ведь не усмотрел же… А может, тем, что до сих пор жалеет, что не от его руки принял жестокую смерть старик Кунгуров… Но, в конце концов, Бог простил его, вывел ведь из тайги, не бросил зверям на пропитание…

— Пойдем, Яшка, — вздохнул Анисим, повернулся и шагнул к двери.

Комарин непонимающе сплюнул. Лешка и Никишка обмякли.

— Ишь, пойдем!.. — Яшка все еще непонимающе спрятал нож и, нагнувшись, начал подбирать свертки. — Вообще-то, робяты, отступное с вас полагается…

Никишка первым пришел в себя. Помогая Комарину, забормотал:

— Дык мы разве против? Да мы с полным нашим удовольствием!

— Ладно, опосля договоримся. Я забегу. — Яшка угрожающе глянул в бегающие глаза Никишки. — Вот физия у тебя не внушающая… Всякое могет быть… Так вот, упреждаю… Неровен час, архангелы про нас прознают…

— Господь с тобой! — обиделся Никишка.

— Мы их сами не жалуем, — буркнул и Лешка.

Комарин уже с улыбкой тряхнул головой:

— Я к чему это? Слышали, небось пожары на энтом базаре часто случаются… Домишко-то сгорит, жалко, поди, будет?

— Жалко, — подтвердил Никишка.

А Лешка осклабился:

— Ладно пужать… сами соображаем…

Поудобнее перехватив покупки, Комарин, не прощаясь, взошел по ступенькам.

У дверей обернулся:

— Ну, не скучайте… Забегу как-нибудь.

Никишка только кивнул.

Уже на улице Комарин похлопал Анисима по плечу и ухмыльнулся добродушно:

— Ладно… Идем, праведник!

5

Жить в одном городе с Катей и не видеть ее Петр не мог. Раньше, когда она была в Сотниково, когда он знал, что она обвенчана с Тимофеем Сысоевым, у него хватало сил заставить себя не думать о Кате, но теперь…

Петр часто менял квартиры, однако везде ему снились одни и те же сны. Видел, как он встречает Катю, и всякий раз это происходило внезапно и на одном и том же месте: на углу Кабинетской и Асинкритовской улиц.

Лодка медленно скользила вдоль Медвежьего острова, на котором Петр с дружинниками обычно упражнялись в стрельбе. Мимо проплывали узкие пожелтевшие листья тальника, вдруг обвиваясь вокруг опущенных в воду пальцев Петра. Слева, нависая над самой Обью, чернели на яру могучие сосны.

Напротив сухарного завода дружинники причалили к берегу, спрятали лодку и поодиночке направились через лес к городу.

Остановившись на крыльце двухэтажного особнячка, Петр решительно постучал.

— Вам кого? — удивленно распахнув глаза, проворковала модная молодая дама, открыв дверь.

— Катю можно повидать? — смущаясь пристального, чуть насмешливого взгляда, спросил Петр.

Все так же насмешливо, но и с непонятной обидой женщина ответила:

— А где же взять вашу Катю?

— Это квартира Полуэктовых? — слегка растерялся Петр.

Дама манерно сплела руки:

— Квартира-то Полуэктовых, только вот Кати у нас нет.

— Как «нет»? — начиная досадовать на излишнюю разговорчивость хозяйки, буркнул Белов.

— Сбежала от нас ваша Катя, — улыбнулась дама и по ее лицу скользнула тень любопытства, смешанного с иронией: —

Вы, должно быть, муж Кати?.. Видите, как получается… От вас сбежала, от нас…

— Нет, не муж! — отрезал Петр и шагнул с крыльца.

— Постойте! Не сердитесь! Я не хотела вас обидеть! — воскликнула Полуэктова.

Он обернулся:

— Я не сержусь…

— Катя, насколько мне известно, теперь служит у господина Озиридова, присяжного поверенного…

— У Озиридова? — ошарашенно переспросил Петр.

Полуэктова многозначительно подтвердила:

— Да… И говорят, он очень доволен своей новой прислугой.

Петр вспыхнул, бросил на женщину тяжелый взгляд. Увидев, как заалел небольшой шрам на правой брови парня, как заиграли желваки на его скулах, Марина Львовна поспешно прикрыла дверь.

Белов сам не понял, как очутился у дома Озиридова.

Катя, проводив Ромуальда Иннокентьевича, отправившегося по делам, перемыла посуду и теперь, сидя в кресле-качалке, перелистывала иллюстрированный журнал.

Услышав звонок, она удивленно подняла голову, отложила журнал, неторопливо пошла открывать.

Увидев Петра, побледнела было, но тут же взяла себя в руки:

— Проходи.

Продолжая стоять на пороге, он смотрел на нее во все глаза, узнавая и не узнавая. Длинные изогнутые ресницы девушки взволнованно дрогнули, взгляд повлажнел, она тихо повторила:

— Проходи… Я одна…

Петр не шелохнулся. Слова, казалось, застряли в горле. Но наконец выдавил:

— Я за тобой пришел.

Катя побледнела и прислонилась к стене. Первым порывом было броситься на грудь Петру, выплакаться, поведать, как одиноко ей без него, но она уже давно была не той Катей, которую знал когда-то этот парень с густыми, упрямо