Донгар – великий шаман - Илона Волынская

Женщина замолчала и опустилась в снег, будто у нее разом кончились силы.

– Пропал Орунг! – тихо прошептала она, и на глазах у нее заблестели слезы. – Вэса они нашли. И яму с кольями выкопали – как раз над самой рекой. Только Вэс из нее вырвался. Брюхо пропорол, метался. За охотниками погнался. Еще б чуть-чуть – всех передавил. Орунг копье Вэсу в ногу воткнул. Вэс в реку сорвался, лед пробил и под воду ушел! И Орунга за собой утащил. Мужики говорят, Вэса еще попробуют достать. А Орунга… – она замотала головой, разбрызгивая слезы со щек, – Орунга так и не нашли.

Пукы молча ткнулся маме головой в плечо. Так они и замерли, сидя в снегу, и только растерянный пес топтался вокруг них, жалобно поскуливая и то и дело тычась влажным холодным носом.

– Думаешь, я виноват? – не отрывая лица от маминого сахи, тихо спросил Пукы. – Что Орунг…

Мама не ответила. Отстранилась, решительно отерла слезы ладонью:

– Я тебе лук Орунга положила, ловушки его, снегоступы… Уходить тебе надо. Не простят тебе люди.

– Куда ж я – в тундру? Один? К эрыгам в зубы? Я ж там не смогу… – Он замолчал – вслух признаваться, что не сможешь выжить в тундре, невыносимо. Почему мать заставляет его это говорить? Почему отсылает его? – За что меня так? – Слезы неудержимо покатились по впалым щекам Пукы. – Я ж хотел, как учили… Как правильно…

– Ох, сынок, какой же ты у меня еще маленький! – обхватывая руками его голову, мама засмеялась сквозь слезы. – Одна беда – люди этого не понимают. – Она развела руками, словно извиняясь перед сыном, что ничего уже нельзя изменить.

– Они все просто меня ненавидят, – упрямо пробубнил Пукы. – Ну почему Орунга все любят, а меня – нет? Он ведь мой брат! – в ярости вскричал Пукы… и осекся, вспомнив, что Орунг…

– Не брат, – опуская голову, тихо сказала мать. – Не родной. Его отец на заработки в город ушел и пропал. А мать тем же Днем от болотницы померла. Маленький остался, один совсем. Я взяла. Мы-то с тобой тоже совсем одни были. Веселее втроем. – Она вдруг начала копаться за пазухой своего сахи. – На! Шаман сказал – тебе вернуть. Отца твоего это нож.

Всем известный в пауле нож настоящей южной стали лег Пукы в ладони.

– Отца? Отца? – Пукы поднял на мать потрясенные глаза. Ему и без того худо, а от ее слов стало казаться, что наст качается туда-сюда, как сосна в буран. Сперва Орунг ему не брат, а теперь… – мой отец – геолог, странствующий жрец, который Голубой огонь для новых Храмов ищет?

Мать молча кивнула.

– Ты в Храм иди, – торопливо сказала она, вставая. – Нож покажешь – может, возьмут тебя. На кухню или еще куда… В Храме тебе хорошо будет.

– Я не хочу в Храм! – закричал Пукы, отшатываясь от нее. – Не хочу, слышишь? Не гони меня! Я хочу тут! С людьми, с тобой!

– Но люди тебя больше не хотят, – тихо сказала мать. – Мне одной тебя не защитить.

Пукы снова уткнулся лицом в ее сахи, всей грудью вдыхая родной запах, словно хотел надышаться напоследок. Спросил – тихо и вовсе безнадежно:

– Ты со мной не пойдешь?

– А Орунг? – так же тихо откликнулась мать, обнимая его. – Поселковые его искать не будут. Другие у них дела. А я попробую… Может, найду, – в голосе ее мелькнула и погасла надежда.

Они на мгновение прижались друг к другу – будто хотели стать одним целым. Потом она повернулась и пошла обратно к паулю. Пукы непонимающими, неверящими глазами глядел вслед. Мама уходила, становясь все меньше, меньше… исчезла совсем.

Пес жалобно заскулил у ног мальчишки, рванулся за матерью, оглянулся, вернулся, жалобно скуля и таща за собой нарту. Пукы поймал его за постромки.

– Тебе лучше со мной быть. Если Вэса не вытащат – собак есть начнут. А у матери даже собаки не будет. – Он заглянул в печальные, растерянные глаза пса… и перерезал постромки. Серый, поняв, что его отпускают, радостно залаял и рванул по следам хозяйки. Пукы глядел ему вслед. Из глаз его, подмерзая на щеках, катились слезы. Он ухватил легкую нарту за передок, зашипел от боли, закидывая постромку на плечо, и побрел сам не зная куда.

Плоский нос чутко и настороженно шевелился, втягивая морозный воздух. Красные глаза под выступающими надбровными дугами внимательно шарили по окрестностям. Приземистый эрыг отыр топтался на месте, переступая на кривых ногах. Из бочкообразной груди вырывалось глухое медвежье ворчанье. Наконец бешеный Огонь в глазах твари поутих. Тяжело переваливаясь, эрыг побрел прочь. Его сгорбленная спина все удалялась, удалялась, пока наконец не скрылась за горизонтом. Через блистающее в серебристом лунном свете снежное поле протянулась цепочка здоровенных отпечатков лап.

Тишина. Долгая ночь. Безлюдье. А-а-п-чхи!

В сотне шагов от места, где недавно топтался эрыг, зашевелился снег. Белый пласт отвалился в сторону, и из неглубокой ямки медленно выполз мальчишка в драной парке. На спутанных и сбившихся в колтуны грязных волосах позвякивали сосульки.

– А-пчхи, а-пчхи, а-пчхи! – Мальчишка разразился длинной очередью чихов, от каждого из которых мучительно вздрагивало все его тощее тело. Замер, тяжело переводя дух и упираясь руками в колени. Выпрямился, потирая ноющую изнутри и снаружи грудь. Из служившей ему укрытием ямы рывком выдернул легкую нарту со скудной поклажей. Закинул постромку на плечо и побрел вперед, кособочась и то и дело прижимая руку к ребрам.

При каждом шаге в боку вспыхивала острая боль. Пукы был уверен, что два, а то и три ребра у него сломаны. В собранной матерью поклаже нашелся и свиток старой бересты, и одноразовый храмик (Пукы боялся даже задуматься о том, остался ли еще хоть один для самой матери). Отогрев бересту на костерке, он перемотал ребра, как учил старый шаман. Идти стало легче, но боль никуда не делась. А еще кашель, забитый нос и мучительный, выматывающий жар, волнами прокатывающийся по всему телу. Но Пукы все-таки шел.

Первое время он старался просто уйти подальше от переставшего быть родным пауля. Непрерывно оглядывался, каждый удар сердца ожидая, что вот сейчас из-за бескрайнего снежного горизонта вылетит вереница нарт. Даже спал урывками, боясь проворонить появление преследователей. Но один переход сменялся другим, а темнота Долгой ночи и белое мерцающее пространство тундры по-прежнему оставались безлюдными.

Но очень скоро Пукы начал замечать, что тундра полна какими-то совсем иными существами. Порой мимо него проплывали бледные серые тени, отдаленно похожие на вылепленных из пара людей. Один раз Пукы остановился, едва не наступив на крохотных, с мизинец величиной, человечков. Рассмотреть их как следует ему не удалось – человечки моментально исчезли, словно просочившись сквозь снег. Перед глазами у Пукы все плыло, белая тундра то и дело расцвечивалась яркими пятнами цветов, которым и названия-то в человеческом языке нет. В такие моменты Пукы казалось, что рядом с ним идет невысокий худой мужчина, с участливым интересом вглядывающийся ему в лицо. Рассмотреть самого мужчину Пукы не мог – черты его были словно закрыты туманным облаком. Иногда спутник превращался в тощего мальчишку не старше самого Пукы. А иногда он понимал: этот мальчишка – он сам! Сам идет рядом с собой, поддерживая самого себя под руку.