Снег в апреле - Розамунда Пилчер

— И где она теперь?

— Я уложила ее... Она казалась настолько нездоровой.

— Она знает, что вы мне звоните?

— Нет. Я подумала, что лучше не говорить.

— Не говорите. Не говорите ничего. Позаботьтесь о ней, пока я не приеду.

— Да, господин Карнеи. Извините за беспокойство.

— Все хорошо. Правильно, что вы позвонили. Мы волновались. Спасибо. Я скоро приеду.

Когда он приехал, Каролин спала. Нет, не спала, но временно находилась в восхитительном состоянии между сном и пробуждением — успокоившись, согревшись под одеялом, пока звук его голоса не разогнал ее сонливость. Она немедленно очнулась, испуганная и с ясной головой. Она вспомнила, что сама рассказала о Карнеях, и прокляла свою болтливость. Но боль ушла, и сон освежил ее. Поэтому, когда, не постучавшись, Оливер Карнеи распахнул дверь и вошел, Каролин была готова к встрече с ним.

— Какой смысл было тащиться сюда без пользы?! Отвечайте! — потребовал он.

Девушка села:

— Со мной все в порядке.

Он был одет в серое пальто и черный галстук, это чем-то напомнило ей брата, и она с натиском продолжила:

— Меня подвез снегоочиститель, так что я не утомилась.

Он хлопком закрыл дверь, подошел ближе и встал, прислонившись к медной спинке кровати:

— Вы что, хотите забрать сюда Джоди?

— Мы можем остановиться здесь! — с напором ответила она. — Здесь есть свободные комнаты, и, пока Ангус не вернется, нам лучше подождать здесь. Он в отъезде на пару дней, с американкой...

Внезапно Оливер прошипел:

— Заткнись.

Никто не говорил с Каролин так грубо прежде, и она в замешательстве замолчала.

— Я велел вам оставаться в Карнеях. Ждать.

— Я не могла.

— Почему?

— Госпожа Купер рассказала Джоди о вашем брате, а Джоди рассказал мне. Это ужасно, что мы появились именно тогда. Мне так жаль... Я не знала...

— Откуда вы могли знать?!

— Но в такое время...

— Не важно, в какое время, — успокоившись, сказал Оливер просто. — Как вы себя чувствуете?

— Все хорошо.

— Вы ослабли. — Это звучало как обвинение.

— Как все глупо... я никогда не слабею.

— Плохо, что вы так мало едите. От этого вы ослабели. Теперь надевайте ваше пальто, я отвезу вас домой.

— Но я сказала вам, что мы можем остаться здесь. Мы будем ждать Ангуса здесь.

— Вы можете ждать Ангуса в Карнеях. — Он подошел к стулу и взял черный плащ.

Каролин нахмурилась:

— Предположим, что я не хочу ехать? Я не должна.

— Предположим на этот раз, что вы сделаете то, что вам советуют. Предположим, что вы подумаете о ком-то еще, кроме вас самой? Когда я вернулся, госпожа Купер была вся белая, воображая, что с вами приключилось нечто ужасное.

Она почувствовала вину.

— А Джоди?

— Он в порядке. Он смотрел телевизор, когда я уезжал. Ну, теперь вы поедете?

Делать было нечего. Каролин встала с кровати, позволила ему накинуть на себя плащ, обулась и кротко последовала за ним вниз.

— Госпожа Хендерсон!

Та появилась из своего офиса, расположенного за стойкой, с видом любезного продавца.

— О, вы ее увозите, господин Карнеи, это хорошо. — Она подняла откидную створку стойки и вышла, чтобы присоединиться к ним. — Как вы себя чувствуете, дорогая? — обратилась она к Каролин.

— Все хорошо, — ответила та и с некоторым запозданием прибавила: — Спасибо, — хотя ей было очень трудно простить госпоже Хендерсон ее звонок Оливеру.

— Ничего, ничего. Когда Ангус вернется...

— Сообщите это его сестре в Карнеи, — прервал ее Оливер.

— Конечно. И я рада, что вы чувствуете себя лучше.

Каролин направилась к двери. Оливер поблагодарил госпожу Хендерсон еще раз, а затем они вышли на улицу, в мягкие, ветреные сумерки, и она уселась в «лендровер».

Они ехали в молчании. Обещанное потепление наступило, и снег таял. Дорога была сравнительно чистой. Выше, в серых облаках, подгоняемых западным ветром, появились просветы светлого неба цвета сапфира. Через открытое окно «лендровера» запахло влажным торфом. Кроншнеп вылетел из зарослей тростника, окаймлявших озеро, и внезапно почувствовалось, что голые деревья скоро покроются зеленью и наступит долгожданная весна.

Каролин вспомнила тот вечер в Лондоне, когда она ехала в клуб «Арабелла» с Хью. Она вспомнила огни города, отбрасывающие оранжевый отблеск в небо, и как она опустила вниз окна и позволила ветру раздувать волосы — тогда ей хотелось на природу. Это было только три-четыре дня назад, а теперь этот отрезок времени казался сроком длиной в целую жизнь. Как будто бы все это случилось с другой девушкой в каком-то другом мире. Иллюзия.

Она была Каролин Клибурн с сотней проблем, требующих решения. Она была Каролин Клибурн, и она столкнулась с необходимостью вернуться в Лондон, пусть хоть весь мир будет против. Она была Каролин Клибурн, и она собиралась выйти замуж за Хью Рашлея. Во вторник. Это была реальность.

Чтобы сильнее ощутить эту реальность, она подумала о доме в Милтон-Гарденс, наводненном свадебными подарками. В ее шкафу висит белое платье, все прибывают и прибывают поставщики провизии с заказами и накрахмаленными белыми скатертями. Она подумала о бутылках шампанского с вихрями веселых пузырьков, букетах гардений, о поздравлениях, о Хью, внимательном, организованном Хью, который никогда не смел повышать голос на Каролин, уже не говоря о том, чтобы приказывать ей заткнуться.

Это все еще мучило. Возмущенная воспоминаниями, она испытывала негодование. На Ангуса — за то, что подвел ее, когда она нуждалась в нем больше всего. Отправился в автомобиле с какой-то там американской вдовой, не оставил адреса, не сказал, когда вернется! На госпожу Хендерсон, с ее очками и ее скромным видом, — за ее звонок Оливеру Карнею, когда Каролин так не хотела его помощи. И наконец, негодовала на самого Оливера — этот властный мужчина, который разрешал себе в поведении слишком многое, что нельзя было оправдать никаким гостеприимством.

«Лендровер» въехал на гребень холма по дороге, ведущей назад в Карнеи. Оливер сбавил скорость, шины глубоко увязали в мокром снегу. В молчании между ними чувствовалось его неодобрение. Ей хотелось, чтобы он хоть что-нибудь сказал. Что-нибудь. Она была живым воплощением негодования и раздражения. Не в силах больше сдерживаться, она холодно сказала:

— Это просто смешно.

— Что вам кажется смешным? — Его голос тоже не отличался особой теплотой, скорее, он напоминал лед.

— Вся ситуация. Все.