Стенающий колодец - Монтегю Родс Джеймс

Работа по разрушению собора началась с уничтожения ограды перед алтарем и верхних хоров. Далее истребление двинулось по направлению на восток, при этом, как сказал Уорби, были обнаружены интересные образцы прежней архитектуры. На протяжении всей деятельности по сносу члены капитула, естественно, частенько захаживали в собор и бродили по хору, таким образом Уорби-старший, слыша их разговоры, быстро понял, что каноники, главным образом старшие, не согласны с навязываемой им новой политикой. Одни считали, что их ожидает смерть от простуды, так как им придется стоять на местах в приделах, ныне не защищенных от сквозняка оградами; другие не желали быть выставленными в хоровом нефе напоказ прихожанам, особенно во время чтения проповедей, которые они предпочитали слушать в непринужденных позах, которые могут быть неправильно истолкованы. Но больше всех возмущался старейшина церковных служителей. Он потребовал оставить кафедру на месте.

– Не прикасайтесь к ней, господин декан! – закричал он как-то утром, когда они оба стояли около кафедры. – Вы даже не представляете, какое может случиться несчастье!

– Несчастье? Она же не являет собой никакой ценности, каноник.

– Прекратите называть меня каноником, – с раздражением ответил старик. – Вот уже тридцать лет меня зовут доктором Эйлоффом, и я буду крайне вам обязан, господин декан, если вы это запомните. А что касается кафедры (не важно, что я тридцать лет возношу с нее молитвы), я хочу сказать, что знаю – трогать ее нельзя.

– Какой смысл, мой дорогой доктор, сохранять ее, если вся остальная часть хора будет выдержана в ином стиле? Вы в состоянии привести иную причину, за исключением того, что она вам нравится?

– Причину! Причину! – заорал старый доктор Эйлофф. – Если бы вы, молодежь – как бы мне хотелось произносить это слово с уважением, – хоть чуть-чуть принимали во внимание причины, а не гадали, каковы они, дела бы шли куда удачнее. Но я сказал, что сказал.

И старый джентльмен, хромая, удалился из собора и, что абсолютно достоверно, никогда более в нем не показывался. И, несмотря на то, что лето стояло жаркое, все вдруг стали болеть. Первым слег доктор Эйлофф – его стали мучить боли в груди, главным образом по ночам. С каждой службой количество певчих и мальчиков становилось все меньше.

Тем временем было покончено и с кафедрой. Причем навес с нее (часть которого до сих пор служит столом в летнем домике в епископском парке) был снят через час или два после выступления доктора Эйлоффа. Когда же убрали основание – надо сказать, с трудом, – изумленным глазам рабочих предстала алтарная гробница – та самая, которую Уорби показывал Лейку. Попытки выяснить, кто лежит в могиле, оказались бесплодными; и до сих пор имя покойного отсутствует на плите. В свое время гробницу поместили под кафедру, приложив все усилия, дабы не повредить на плите орнамент, и только на северном ее краю имелось небольшое повреждение – брешь между верхней и нижней сторонами плиты, длиной в два-три дюйма. Палмеру, каменщику, которому изредка поручалась работа в хоре, было отдано распоряжение починить плиту в недельный срок.

На протяжении всего этого времени люди чувствовали себя очень плохо. То ли потому, что когда-то церковь была возведена на месте высохшего болота, то ли по какой-либо иной причине жители, чьи дома находились рядом, не получали никакой радости от солнечных дней и тихих ночей августа и сентября.

Для некоторых стариков, среди которых, как выяснилось, был и доктор Эйлофф, это лето оказалось воистину роковым; да и из молодых мало кому удалось не заболеть: одни несколько недель провалялись в постели, совершенно простуженные, других же охватило чувство депрессии, сопровождаемое жуткими ночными кошмарами.

Постепенно возникло подозрение, которое переросло в убеждение, что во всем этом виновна перестройка собора.

Вдове одного бывшего священнослужителя, получавшей пенсию от капитула Саутминстера, стали сниться странные сны, о которых она и рассказала своим друзьям. Некое существо с наступлением темноты выскальзывало из дверцы южного придела и порхало по Соборной площади – причем каждую ночь в новом направлении, – проникая в разные дома, а как только небо начинало бледнеть, исчезало вновь. Разглядеть его она была не в состоянии, видела лишь, что оно двигается. И у нее возникло впечатление, что когда оно возвращалось в церковь, чем обыкновенно и кончался ее сон, то поворачивало голову, и ей почему-то чудилось, что у существа красные глаза. Уорби слышал, как она рассказывала свой сон за чаем в доме приходского служащего. И он полагал, что этот сон предвещал скорую смерть; во всяком случае, в конце сентября старая дама покоилась уже на кладбище.

Реставрация знаменитой церкви вызвала интерес и в других краях. Этим же летом в город приехал некий довольно известный член Общества антиквариев. Он планировал составить для Общества отчет о находках, обнаруженных при перестройке здания. С ним приехала и жена, которая собиралась нарисовать иллюстрации к его отчету. Утром она сделала общий набросок хора, а днем занялась деталями. Первым делом она нарисовала алтарную гробницу, и когда рисунок был закончен, позвала мужа полюбоваться красивым ромбовидным орнаментом на ограде перед плитой. Эта ограда, как и плита, была совершенно скрыта от глаз кафедрой. Он, разумеется, заявил, что ему необходима копия этого орнамента, и она уселась на плиту и стала его перерисовывать, чем и занималась до самого вечера.

К этому времени муж ее покончил с обмерами и описаниями, и они решили возвращаться в гостиницу.

– Будь добр, отряхни мне юбку, Фрэнк, – сказала леди, – она наверняка вся в пыли.

Он послушно повиновался, но через секунду произнес:

– Знаешь, дорогая, если эта юбка тебе и дорога, то мне придется сообщить тебе, что ее лучшие дни миновали. Сзади не хватает огромного куска.

– Куска? Где? – спросила она.

– Где он, я не знаю, но часть нижнего края оторвана.

Она перевернула юбку и, к своему ужасу, обнаружила огромную дыру с зазубренными краями, будто кусок от юбки отодрала собака. Юбка, к ее досаде, была испорчена навсегда; мало того, отсутствующий кусок, как ни искали, так и не нашли. Порвать ее она могла где угодно – повсюду торчали гвозди. Поэтому они пришли к выводу, что именно таким образом и произошел несчастный случай с юбкой, а рабочие унесли ту доску, на которой остался кусок ткани.

Кажется, именно в эти дни, как предполагал Уорби, его собачка стала вести себя беспокойно. Происходило это в то время, когда ее должны были запирать в сарай на заднем дворе. (Ибо мать Уорби не разрешила собаке спать в доме.) Однажды вечером, только