Пиранья. Первый бросок - Александр Бушков

– О жизни,– уклончиво ответил старик.– И о женщинах...

Что-то странное и непонятное с ним происходило – он тоуплывал под потолок, то опускался вниз, как воздушный шарик. И хижина вела себястранно – предметы на глазах теряли четкость очертаний, расплывались,колыхались, кружились...

Мазур сделал слабую попытку встать с чурбака – иокружающее так сорвалось со своих привычных мест, сплетаясь в размытые полосы,кренясь и кружась, что это поневоле вызвало приступ нешуточного ужаса. Что-тоударило в щеку. Тренированное восприятие, продираясь сквозь плотный дурман,подсказывало, что он попросту свалился на пол, где и лежит мордой в пыли ихламе.

Руки, ноги, все тело отказывалось повиноваться. Даже головыне повернуть. Наваливалась душная темнота, пронизанная странными звуками, онуже ничего не видел вокруг, все гасло, таяло...

* * *

...Разлепив веки, он прислушался к своим ощущениям ивынужден был констатировать, что чувствует себя гораздо лучше, нежели послеамериканской химии. Голова оставалась ясной, привкус во рту наличествовал, нонапоминал он скорее вкус обыкновенной муки или крупы.

Пошевелился. И обнаружил, что запястья и щиколотки накрепкосвязаны. Что он лежит на траве в тени хижины. Стоявшие над ним люди, троездоровенных чернокожих молодцов, курчавые, в защитных шортах и разномастныхмайках, обрадованно затараторили на креольском.

Дернувшись было, Мазур моментально убедился, что связан насовесть, с большим знанием дела. Болтая и пересмеиваясь, незнакомцы приволоклитолстую жердь, продели под веревки, поднатужились и с какой-то местнойприсказкой типа «Раз-два, ухнем!» взвалили жердину на плечи. Мазур болтался ввоздухе, униженный и злой.

Вертя головой, рассмотрел, что его несут к открытому«джипу». Приподняли выше, уложили горизонтально на заднее сиденье, так и невытащив жердины. Вытянув шею, приподняв голову над бортом, Мазур увиделнеспешно приближавшегося старика и, благо терять было нечего, изрыгнул всеспецифические словечки на языке Шекспира, которые знал.

– Это ты зря,– сказал старик совершенно беззлобно.– Я же тебяне выдаю тем, кто за тобой гонится, ничего подобного. Я тебя хочу немножкопоучить сложностям жизни. Уж извини, юный белый человек, но ты меня немножкорассердил. Ты слишком явно думал, что я шарлатан. А я не шарлатан, я самыйнастоящий «лесной добряк». Вот и захотелось самую малость пошутить. Ничегострашного с тобой не случится, зато больше будешь знать о сложностях...

«Опиум для народа,– подумал Мазур.– Зелье в пиве, конечно.Ах, мать твою...»

И едва не прикусил язык – машина резко рванула с места,подпрыгивая на ухабах и корневищах.

Если закрыть глаза, нетрудно представить, что несешься пораздолбанной русской глубинке,– машину швыряло и кренило, в точности как наразбитых отечественных колеях. Из гордости Мазур старался не подавать голоса,хотя мотало его немилосердно. Судя по толчкам, водитель гнал «джип» посовершеннейшему бездорожью.

Когда Мазура чувствительно приложило затылком о борт, ончисто инстинктивно зашипел сквозь зубы. Меж похитителями произошел короткийобмен репликами на креольском, машина притормозила, двое перепрыгнули на заднеесиденье и, вот счастье, наконец-то освободили Мазура от жердины, но не выкинулиее за борт, оставили в машине. Приподняли его, примостили на сиденье. Сами устроилисьпо обе стороны, скалясь, поглаживая черные рукояти висевших на поясе парангов,местных ножей, представлявших собою помесь мачете и европейских саперныхтесаков девятнадцатого века. Смешливые такие, улыбчивые темнокожие ребята, то идело косившиеся на Мазура и всякий раз оглашавшие окрестности жизнерадостнымфырканьем.

– Ты откуда? – поинтересовался один.

– Советский Союз,– сказал Мазур, надеясь, что это произведеткое-какое впечатление.

Ничего подобного. Ребятки недоумевающе переглянулись,пожимая плечами.

– Это где-то в Европе,– сказал водитель.– Там, говорят,холодно.

– А твоя страна больше Англии? – с детскойнепосредственностью спросил сосед справа.– Или Франции?

– Самую малость побольше,– сердито процедил сквозь зубыМазур.

Он был по-настоящему сердит – только что рассыпаласьодна из иллюзий – якобы любой негр, не обязательно преклонных годов, приодном упоминании о Советском Союзе преисполняется братской любви и почтения.Ничего хотя бы отдаленно похожего и не наблюдалось. Впрочем, он еще во Вьетнамелишился некоторых иллюзий: тамошние стойкие борцы с американским империализмом,как оказалось, в свободное время не гнушались спиртного, после чего поройвульгарно дрались с советскими друзьями, мало того, еще и самые натуральныепроститутки попадались.

– Страшно? – полюбопытствовал сосед слева, сверкаябезукоризненным зубами.

– Нет,– отрезал Мазур.

– Мы тебя съедим, белый,– пообещал сосед справа.– Зажарим ислопаем. А черепушку твою воткнем на кол и устроим вокруг дикарские пляски. Мытакие дикие...

– Рассказывай,– проворчал Мазур.

Нет здесь людоедства, это он точно знал – серьезныеинструктажи перед отправкой на дело ребяток их масти в корне отличаются отнудных политинформаций. Тогда? В рабство, что ли, хотят упечь? Но и рабстваздесь нет никакого. В поисках заработка на тростниковые плантации стекаются нетолько местные, но и много приезжего народа вроде индийцев и танзанийцев.Рабочая сила многочисленна и дешева, так что совершенно нерационально охотитьсяна случайных путников, в особенности приезжих белых. Новорожденная республикаполучает от туризма приличные денежки, и никто не позволит баловаться подобнымобразом с основой экономики, каковой наряду с сахарным тростником служат белыепутешественники...

– Ты как предпочитаешь? – спросил сосед слева.– Чтобытебя зажарили на пальмовом масле или затушили на углях?

– А вот развязал бы ты мне руки,– задушевно сказал Мазур.– Ябы тебе вдумчиво и объяснил...

Троица заржала, перекидываясь репликами на креольском. В ихповедении пока что не чувствовалось никакой угрозы, но Мазур заранее готовилсяк поганым неожиданностям.

Пейзаж вокруг изменился – вместо дикого леса появилисьаккуратные ряды золотисто-зеленых стеблей. Мазура уже угощали сахарнымтростником, и потому он его моментально узнал. Машина летела по узенькойдорожке, больше напоминавшей туннель,– высоко над головой смыкались упругиелистья. Мазур и не думал, что сахарный тростник такой высокий, метров пять, ато и выше, те стебли, из которых он пробовал сок, были не более полуметрадлиной, теперь-то ясно, что это жалкие обрезки...

Они ехали и ехали, а плантации все не кончались. Километровдесять отмахали, а конца-края не видно. Частенько попадаются рабочие, то ярковыраженные ахатинцы, то несомненные индусы. Никто и не смотрит на «джип».