О, сколько счастья, сколько муки… - Анастасия Туманова

— Илья…

Он встал. Двор был пуст, в доме горело лишь одно окно. На траве лежали голубые пятна лунного света.

— Кто зовет? — недоумевающе спросил он.

У темной стены дома шевельнулась чья-то тень.

— Илья… Сюда.

Он пожал плечами и пошел на голос.

Возле угла дома, полускрытая кустами сирени, чернела вкопанная в землю бочка для дождевой воды. Водная поверхность блестела в свете месяца. Тонкая фигурка склонилась над ней. Илья подошел вплотную. Удивленно спросил:

— Это ты?

— Я. — Маргитка повернулась к нему. Распущенные волосы падали ей на глаза, из-за спутанных прядей в лунном свете ярко блестели белки.

— Что ты, девочка?

— Ничего. Дай руку.

Он машинально протянул ладонь. Маргитка ухватилась за нее и, прежде чем Илья успел что-то сообразить, задрала юбку выше колен и опустила одну босую ногу в бочку с водой.

— Ой, хорошо-о-о… Ноги горят, как по углям плясала. Вовремя Яков Васильич нас разогнал, а то через минуту бы кровь пошла. — Она разбила отражение месяца, заболтав ногой, смутно белеющей в воде. Илья не отрываясь смотрел на эту обнаженную девичью ногу. По спине поползли горячие мурашки. — Стой… Теперь вторую. — Маргитка крепче сжала его руку, вытянула ступню из бочки, от чего юбка задралась до бедра, и начала поднимать другую ногу.

Но тут Илья, придя в себя, резко оттолкнул девчонку. Охнув, она взмахнула руками и повалилась в траву. Тишина. Месяц закачался в потревоженной воде, превращаясь в россыпь серебряных бликов. Соловей в смородине продолжал выводить свою песню.

— Эй… — через минуту молчания озадаченно позвал Илья.

Из темноты донесся приглушенный смех:

— Что «эй»? У меня имя есть!

— Бросила бы ты это дело, девочка, — помолчав, сказал Илья. — Ни к чему оно. Ни тебе, ни мне.

— За меня не говори, — возразила Маргитка. Голубоватый свет упал на ее лицо — спокойное, серьезное. Присев на влажно блестящий край бочки, она опустила ноги в траву. Илья стоял рядом, смотрел на отражение месяца в воде и не мог понять, почему не уходит. С минуты на минуту из дома мог кто-то выйти, увидеть их — и тогда неприятностей не оберешься. Что это девчонке в голову взбрело? А хороша ведь, оторва… Не выдержав, он осторожно посмотрел на Маргитку и увидел, что та, отбросив за спину перепутавшиеся волосы, сражается с пуговицами на груди. Расстегнув их, девушка распустила ворот платья. В вырезе мелькнула грудь. Встретившись глазами с ошалелым взглядом Ильи, Маргитка тихо рассмеялась, сунула руку в расстегнутый вырез платья — и вдруг чуть слышно ойкнула:

— Господи… Кусает кто-то! Илья, достань! Прошу тебя, достань, жук!

— Где, дура?

— Да там… На спине…

Понимая, что девчонка врет, чувствуя — добром это не кончится, Илья сделал шаг к ней. Маргитка тут же повернулась к нему, поймала за руку, притянула его ладонь к своей груди. Глаза девчонки, показавшиеся в темноте черными, очутились совсем близко, Илью обожгло дыханием.

— Послушай… Чего тебе бояться? Я ведь порченая. С тебя спроса не будет. Чем я тебе не хороша? Я лучше, чем Настька твоя, моложе… Я…

— Пошла прочь! — Илья вырвал руку и, не оборачиваясь, зашагал по седой от росы траве к дому. В голове был полный кавардак. Страшно хотелось оглянуться, перед глазами стояли соблазнительные картины: обнаженная до бедра нога, пропадающая в темной воде, молодая грудь в вырезе платья… По-прежнему как сумасшедший щелкал соловей, и в этом щелканье Илье отчетливо слышался смех Маргитки.

Гроза собиралась с самого утра. Над Москвой висело душное желтое марево, листья деревьев застыли от духоты, горячий воздух дрожал между домами, и стоило выйти на улицу, как спина немедленно покрывалась потом, а в висках начинало гудеть. То и дело небо темнело, из-за башен Кремля выползала синяя туча, москвичи с надеждой задирали головы, но тучу всякий раз неумолимо уносило за Москву-реку, и над городом снова повисала жара. Единственным разумным делом в эту погоду было сидение дома в обнимку с корчагой мятного кваса. По крайней мере, так казалось Илье, бредущему в слепящий полдень по безлюдному Цветному бульвару. Однако вернуться домой Смоляко не мог — как не мог этого сделать весь мужской состав хора, попавшийся сегодня утром под руку Митро.

Сам Илья считал, что сходить с ума вовсе незачем. Ну, нет Кузьмы третью неделю дома, так что ж теперь… Не баба небось и не сопляк, нагуляется — явится. Но Митро явно думал иначе, потому что, спустившись сегодня утром вниз, где ошалевшие от жары цыгане передавали друг другу теплый жбан с квасом, сразу же сказал:

— Нынче Кузьму ищем. Ну-ка, чявалэ[24], встали все — и на улицу. Ж-ж-живо у меня!

При этом выражение лица Митро было таким, что возразить не решился никто. Ворча и поминая недобрыми словами самого Кузьму и его родителей, цыгане начали подниматься. На улице, с тоской глядя на выцветшее от жары небо, стали решать, кому куда податься. Молодые парни под предводительством Яшки отправились на Сухаревку, не унывающую даже в эту адскую жару. Двое братьев Конаковых взяли на себя публичные дома на Грачевке, где у них имелось множество знакомств, третий брат, Ванька, двинулся на ипподром. В кабаки Рогожской заставы пошли Николай и Мишка Дмитриевы. Илье Митро поручил заведение на Цветном бульваре, где днем и ночью шла крупная игра.

— Зайдешь к Сукову, скажешь «прикуп наш». Если спросят — от кого, говори: «Цыган Митро послал». Я сам по Хитровке покручусь.

— Не ходил бы, морэ, а? — попытался остеречь его Илья. — Там такие жиганы, зарежут в одночасье…

— Ничего не будет, меня там уже знают, — хмуро возразил Митро. — Вот ей-богу, найду паршивца — убью! Шкуру спущу, не посмотрю, что четвертый десяток меняет! Эх, ну надо же было твоей Варьке уехать! С ним, кроме нее, и справиться никто не может.

Илья молчал, сам отчаянно жалея, что Варьки нет в Москве. Сестра уехала с табором на Кубань, и раньше осени ждать ее было бесполезно.

Дом Сукова, в котором помещалось нужное Илье «заведение», нависал над пустым Цветным бульваром бесформенной громадой. Он был таким же тихим, как и улица вокруг: постороннему человеку и в голову не могло бы прийти, что здесь с утра до ночи мечут карты, делят краденое и торгуют водкой. Стоя напротив, Илья неуверенно поглядывал на суковский дом. Он пытался разбудить свою совесть мыслями о Митро, который в эту самую минуту бродит по куда более страшным местам на Хитровке, но совесть не поддавалась, призвав себе в помощь здравый смысл: чужим в доме на Цветном не место. «И ножа не взял… И кнута…» — пожалел Илья, в сотый раз окидывая взглядом грязный, обшарпанный фасад «заведения», где, хоть смотри в упор, не было видно ни двери, ни даже мало-мальской дыры для входа. И куда тут залезать-то?.. Через крышу, что ли, мазурики шастают?