О, сколько счастья, сколько муки… - Анастасия Туманова

* * *

Гроза, навалившаяся на Москву после нескольких недель жары, была ужасной. Черное небо дымилось и клокотало, сотрясаемое громовыми раскатами, молнии разрезали его вдоль и поперек, освещая город как днем. По улицам и бульварам бежали кипящие потоки воды. Извозчиков и пешеходов словно смыло, улицы были безлюдными, и лишь вниз по Живодерке, матерясь, несся сломя голову взъерошенный, мокрый до нитки Илья.

Переждать дождь он рассчитывал в трактире. Но часы шли, ливень не прекращался, а время уже подбиралось к вечеру. В конце концов Илье показалось, что в сизых тучах появились просветы, и он, расплатившись с половым, вышел из трактира под дождь: «Не сахарный небось». С неба и в самом деле уже еле капало, но стоило Илье перейти Тверскую и повернуть на Большую Садовую, как невесть откуда навалилась новая, огромная и черная, словно адская копоть, туча, и полило как из ведра. Илье пришлось плюнуть на свои тридцать семь лет и, как мальчишке, подхватившись, мчаться по Садовой домой. Но обиднее всего было то, что сей кавалерийский галоп не помог. Когда Илья взлетел на крыльцо Большого дома, на нем нитки сухой не осталось.

В доме было тихо: цыгане ушли в ресторан. Стоя в сенях, Илья прислушался — никого. Только из кухни доносился раскатистый храп: видимо, там под дождь отдыхала кухарка. Оба сапога Ильи немедленно полетели в угол, вслед за ними отправилась и рубаха, а сам Илья пошел в нижнюю комнату, на ходу вытирая голову чьей-то подвернувшейся под руку шалью.

В нижней комнате было пусто и темно. По незанавешенным окнам сбегали струйки воды, под одну из ставней подтекло, и капли сочились на пол, образовав небольшое озерцо. То и дело комнату озаряли вспышки молний. Когда Илья вошел, за окном ударило так, что затряслись стекла, и из-за старого дивана послышался дрожащий шепот:

— О, далэ[26], далэ, спаси, господи…

Илья молча метнулся обратно в сени. Вернулся через минуту, с трудом натягивая на себя мокрую рубаху, и удивленно уставился на диван:

— Девочка, это ты?

— Я… — Испуганная Маргитка на четвереньках выбралась из-за дивана. — Ох, слава богу, что ты пришел. Так гремит, так сверкает, как будто конец света. Знаешь, как я перепугалась?!

— Шла бы на кухню, там Никитишна.

— Это не Никитишна, а Кузьма. Днем отец с Хитровки притащил. Уж орал, мама моя!

— Митро или Кузьма?

— Оба… — вздохнула Маргитка, запуская руки в распущенные волосы и старательно встряхивая их. Ее синяя домашняя юбка покрылась задиванной пылью, рваная старушечья кофта была наброшена прямо на рубашку.

— Хоть бы лампу зажгла, глупая, — проворчал Илья, проходя к столу. — Ты почему с нашими не поехала?

— Ногу подвернула.

— Что-то не видно.

— Так уже прошло.

Илья посмотрел с недоверием. Маргитка улыбнулась, пожала плечами, и кофта ее сползла на спину. В вырезе рубахи открылись смуглые хрупкие ключицы, и Илья, протянувший за лампой руку, так и не донес ее.

С того теплого вечера, когда Илья чуть с ума не сошел, глядя на голые ноги Маргитки, прошел почти месяц, и девчонка, казалось, выбросила дурь из головы. На другой день она поздоровалась с Ильей как ни в чем не бывало, широко улыбнулась на его мрачный взгляд — и за весь месяц не сказала Илье ни слова. Словно не она поднимала юбку выше колен, бесстыдно показывая стройные ноги, не она смеялась, держа его за руку и заставляя ловить жука на своей спине… Сначала Илья подумал, что чертова кукла играет с ним, затем, видя ее безразличие, понемногу успокоился. А неделю назад увидал Маргитку с Гришкой на качелях в саду. Девчонка тихонько покачивалась и с самым смиренным видом вертела во рту стебелек ромашки. Гришка стоял рядом, придерживая веревку, и, судя по выражению лица, что-то врал. Мешать им Илья не стал, хотя про себя с досадой подумал: вот только этого не хватало… Влюбится еще, теленок, решит жениться… а не сватать же за собственного сына потаскуху, которой все едино, что вор с Сухаревки, что цыган, который ей в отцы годится. И тут совсем некстати вспомнились длинная нога в глубине дождевой бочки, распущенные кудри, грудь под тонкой рубашкой, тихий смех — и спина покрылась потом, и нестерпимо захотелось перекреститься, потому что… Не к добру все это. Совсем не к добру.

Маргитка зажгла лампу сама, подойдя вплотную к Илье и чуть не коснувшись волосами его лица. Илья шагнул в сторону, но она словно не заметила этого. В неверном, тусклом свете лицо Маргитки казалось совсем взрослым. Илья против воли залюбовался ее стройной фигурой, заметной даже под бесформенной кофтой и падающими на плечи и грудь волосами.

— Ты мокрый весь, — не оборачиваясь, проговорила она. — Оденься в сухое, я выйду. — И, прежде чем Илья успел что-то сказать, ушла в сени, а он полез на печь в поисках сухой одежды.

Маргитка вернулась, прижимая к себе жестянку с чаем.

— Самовар поставила. Чаю выпьешь?

— Лучше водки, — передернул плечами Илья. — Замерз, как лягушка, под дождем этим.

— Водки нет, мадера есть. — Маргитка достала из-под стола начатую бутылку. — Будешь?

— Давай.

Она налила ему сама в зеленый граненый стакан. Сев за стол и подперев подбородок кулаками, внимательно проследила, как Илья пьет вино, затем приняла стакан.

— Еще?

— Хватит. Все, я наверх…

— Подожди.

Илья, уже приподнявшийся было со стула, сел обратно. Тут же пожалев об этом, встал снова, но Маргитка, нахмурившись, замахала рукой:

— Да сядь ты, господи, морэ… Ты что, боишься меня? Не съем небось.

— Много чести — бояться тебя.

— Вот и не бойся. — Маргитка придвинула к себе стакан, взяла бутылку. — Насильно на себя не потяну. Про то, что тогда было, не вспоминай. Я ни за одним мужиком не бегала и за тобой не стану. Что делать, если ты от девок шарахаешься, как жеребец пуганый.

Илья промолчал, в который раз подавив желание дать девчонке затрещину. Но на лице Маргитки не было насмешки, и вина она себе налила, не поднимая ресниц. Снова ударил гром, синяя вспышка осветила бегущие по стеклу капли и качающиеся за окном ветви сирени.

— Я только спросить у тебя хочу. — Маргитка, пригубив мадеру, взглянула на него из-за края стакана в упор. — Ты мою маму помнишь? Какая она была? Цыгане говорят, вы с ней у одной хозяйки стояли, когда она меня рожала.

— Мать твоя — Илона, — отвернувшись, буркнул Илья.

— Бог мой, Илья, хоть ты-то не болтай! — Маргитка сморщилась, как от зубной боли. — Уж кому-кому, но не тебе… Это верно, что ты меня, маленькую, на руках держал?

— Ну, было дело…

— А сейчас открещиваешься. Какая она была — мама?

— Красивая очень. Ты на нее похожа, но Ольга лучше была. — Говоря это, Илья ждал — сейчас Маргитка вскинется, но та лишь молча кивнула. — Умная. Читать меня выучила.