"...Миг между прошлым и будущим" - Александр Зацепин

Мой профессор сказал, что будет со мной заниматься, и предложил приходить в класс. Однако бдительный парторг пресек на корню этот либерализм с вредным элементом.

Мама по моей просьбе прислала мне справку, что родители моего деда действительно политические преступники, выступавшие в конце девятнадцатого века против царизма и сосланные за это в Сибирь.

Когда я принес справку в прокуратуру, политические наезды на меня прекратились.

Физрук написал мне справку, что никаких запчастей для своего «Харлея» я из консерватории не крал, так как американский мотоцикл отличается от нашего примерно так же, как рояль от дивана.

В итоге, насобирав восемь справок, я доказал, что не верблюд и не могу питаться саксаулом. Но восстановили меня лишь на следующий год.

Я учился на третьем курсе консерватории, когда однажды знакомая студентка как-то сказала мне, что я нравлюсь ее подруге Светлане. Та училась на первом курсе консерватории.

Светлана оказалась симпатичной, скромненькой девочкой, очень чистой и порядочной. Состоялось знакомство. Было лето, и потом все вместе мы пошли на речку. Так вышло случайно – смотрины состоялись на пляже в купальных костюмах.

Светлана мне понравилась. Она была полной противоположностью первой жены. Чудесный характер, доброта, желание к чему-то стремиться!..

С полгода мы с ней встречались, и дело уже шло к женитьбе. И тут меня исключили из консерватории. Я ей сказал:

– Пока не восстановлюсь – жениться не могу!

Дело в том, что ее отчим был проректором консерватории по учебной части. Получалось, будто я собираюсь жениться, чтобы меня восстановили. Позор!..

Через год, когда меня восстановили, мы благополучно поженились и прожили счастливо двадцать восемь лет до ее внезапной смерти.

Светлана была старательной во всем. И за дочкой она, конечно, следила, и за мной. Все успевала! Я чувствовал рядом настоящего друга.

Я работал тогда в Доме учителя. Светлана иногда приходила ко мне вечерами, когда у нее было свободное время, и мне, голодному, приносила мисочку жареной картошки. Она ее во что-то аккуратно заворачивала. Такая теплая картошка с горячими поцелуями…

Когда мы поженились, сняли комнату недалеко от консерватории. У нас родилась дочь Елена. Я уже более или менее стоял на ногах. Мои песни исполнялись в Алма-Ате. Там, кстати, и сейчас некоторые остались популярными. Я написал музыку к восьми спектаклям.

Потом к нам переехала из Новосибирска моя мама. Она продала там дом и купила в Алма-Ате, на улице Репина. Деревянный, хороший дом с садом. И мы стали жить там все вместе.

Наверно, Светлана была идеальной женой. Меня никогда особо не тянуло к другим. Хотя вокруг было много женщин – певиц, актрис. Но блеск их нередко оставался лишь на экране. В жизни они часто оказывались неинтересными и неумными.

В Москве мне нравилась, например, певица Аида Ведищева (первая исполнительница «Песенки про медведей» из «Кавказской пленницы»). Но Светлана у меня была такая кристально чистая, что я не мог позволить себе никакого флирта!..

Кстати, тогда в Алма-Ате Светлана училась в консерватории сразу на двух факультетах – на фортепьянном и теоретическом. Много читала. И мне с ней было интересно.

Она была и моей первой слушательницей, и критиком. Позднее к ней присоединилась дочь Лена. Дочь – более жесткий критик. Светлана иногда, может, не хотела обидеть. Хотя я просил ее меня не жалеть и выкладывать все как есть. Но она ж добрая!.. Лена же сразу говорила:

– Папа, а вот это мне не нравится!

Сначала в душе немного повозмущаешься, а потом подумаешь: раз кому-то не нравится, значит, надо еще поработать и, может, что-то исправить…

Мы учились со Светланой параллельно. Наконец, пришел пятый курс. Моей дипломной работой стал балет «Старик Хоттабыч». Его решили поставить в Алма-Атинском театре оперы и балета. Невероятное счастье для выпускника!

Я тихо дрожал на худсовете… Там сидели директор, дирижеры, балетмейстер. Я весь балет сыграл на рояле. Балетмейстер говорил очень приятные для меня слова. Мол, это настоящая балетная музыка, что автор хорошо видит спектакль…

В общем, приняли к постановке. Я с удовольствием приходил на репетиции. Работа кипела. Готовили декорации. Дирижер исчеркал мои партитуры. Но не потому, что было неграмотно (ведь Брусиловский тоже смотрел их), а потому, что где-то я не учитывал, как будет звучать оркестр театра. Дирижер хорошо знал свой оркестр и давал конкретные советы. Например, я написал: «Две флейты». А он говорит:

– У нас сейчас только одна!

Или:

– У нас столько скрипачей нет! Значит, нужно эту партию написать так-то и так-то…

Дирижер тоже хотел, чтобы было лучше.

Мы вместе откорректировали партитуры, и, наконец, состоялась генеральная репетиция. А потом – премьера. Она прошла с большим успехом. Под зрительские аплодисменты я выходил на сцену, раскланивался, держась за руки с дирижером и балетмейстером. Вокруг порхали балерины. Казалось, и я вот-вот взлечу над сценой от переполнявших меня чувств!.. Вчерашний студент написал такое большое произведение, которое понравилось публике!.. Было очень приятно…

Спектакль шел в театре двенадцать лет. Его могли бы ставить и в других городах, но, к сожалению, автор книги Лагин был категорически против. У него имелось собственное либретто, которое он всюду предлагал, в том числе и в Москве. Но балетмейстеры отказывались, потому что это было не балетное либретто. Ведь балет – очень специфический вид искусства, там нет слов, а нужно, чтобы людям было понятно… Лагин, хоть и ругался, все же разрешил постановку балета в Алма-Атинском театре (на тот момент спектакль был практически готов). Но только в этом театре, больше нигде.

В этом же, 1956 году, я получил свой первый полнометражный фильм. «Наш милый доктор». Это был второй подарок судьбы к окончанию учебы.

Я мог бы написать и симфонию, но так сложилась судьба, что именно кино стало главным в моей жизни. Хотя, например, тогда уже у меня была симфоническая поэма на индийские темы, которая исполнялась на смотре композиторов в Москве, и ее похвалил сам Шостакович…

Виктор Николаевич Кнушевицкий…

Это был знаменитый дирижер, замечательный человек. Он руководил сначала большим джазовым оркестром, потом – большим эстрадным оркестром Всесоюзного радио. После него туда пришел Юрий Силантьев. Но Кнушевицкий, конечно, был посильнее. У него и брат был прекрасным виолончелистом.